Всполошный звон. Книга о Москве
Шрифт:
Мальчик — продавец лимонада. Фото кон. XIX в.
Перед Первой мировой войной прирост населения Москвы происходил на 3/4 за счет иногородних, приезжавших на заработки. По числу жителей город вышел на девятое место в мире.
Некоторым удавалось через рынок получить постоянное место, чаще устраивались на поденщину, а многие вовсе оставались без всякого заработка. Категория неудачников влачила особенно жалкое существование на Хитровом рынке. В невольном бездействии они бродили или валялись летом на пыльной мостовой, осенью и в зимнюю стужу, не имея теплой одежды, днем дрожали от холода, а ночью укрывались в душных и мрачных ночлежках. Некоторые нищенством по окрестным переулкам добывали
…Применительно к необычному населению злополучной площади здесь вырос целый комплекс особых промыслов. Торговки и съестные лавчонки продавали дешевую пищу из низкосортных продуктов. Явные и тайные кабаки, пивные, игорные притоны и прочие злачные места заманивали в свои сети обнищавших людей и вымогали добытую копейку. Площадь окружали каменные дома с ночлежками.
А. Красильников. Особняк чаеторговца И. Филиппова на Яузском бульваре. 1890-е гг. Фото 1994 г.
Бульвар возник в 1820-е гг. и ведет название от Яузских ворот стены Белого города. По другой версии — от белых земель, то есть земель, свободных от земских податей.
Ночлежных домов здесь было четыре. Самым отвратительным был дом Кулакова, занимавший угловой участок между нынешними Астаховским и Петропавловским переулками. Он состоял из нескольких каменных корпусов: в нем было 64 ночлежных квартиры на 767 мест, а ночевало ежедневно не менее 3 тысяч человек. Люди спали где только могли: под нарами, в проходах и т. д. В остальных трех ночлежных домах преобладали мелкие мастерские, торговцы вразнос и тому подобные люди с постоянным занятием. Но кулаковский дом населяли самые низшие слои Хитрова рынка. Здесь было много таких людей, которые промышляли темными делами. Обычным явлением было пьянство и открытый разврат. Можно сказать, что все занятия ночлежников имели целью добыть деньги на водку. Особенно интересна была профессия у десяти — двенадцати опустившихся интеллигентов. Сидя на нарах или стоя на коленях, они переписывали роли для актеров. „Хитровка“ тем и привлекала их, что здесь можно было оставаться и днем, тогда как городские ночлежные дома утром выставляли ночлежников для проветривания помещения. Каждый переписчик зарабатывал в день 40–50 копеек и вечером их пропивал. Никто из них не мог собрать денег на одежду, и потому все они ходили в лохмотьях. Отправляя одного за получением заказа или с переписанными ролями, они наряжали его во все лучшее, что имелось у всех, а сами сидели часто без самой необходимой одежды».
С. Воскресенский. Здание лечебницы О. Шимана на Яузском бульваре. 1898 г. Фрагмент. Фото 1994 г.
К 1913 г. в Москве насчитывалось 60 больниц на 11,1 тыс. коек. Организация больничной помощи зависела главным образом от частных лиц и благотворительных обществ.
Здесь можно было встретить порой самых неожиданных людей, например академика живописи Алексея Саврасова, автора великой песни весне «Грачи прилетели» и других чудесных, щемяще грустных и пустынных пейзажей вроде «Дороги» или «Болота», которые никак не менее значительны в русской живописи, чем пейзажи Федора Васильева и Исаака Левитана. Он подходил к прохожим в черной похожей на воронье гнездо шляпе, в жалком отрепье и тихо говорил: «Подайте опохмелиться академику живописи». Он был из тех несчастных русских талантов, которых погубил первый большой успех и внезапный достаток.
Вид на Подколокольный переулок — переулок Первой любви Ю. М. Нагибина. Фото 1994 г.
В глубине — церковь Николая Чудотворца в Подкопаях при Александрийском подворье. Название переулка происходит от словосочетания «под колоколы».
Сюда, на самое дно, спускались предводительствуемые известным журналистом Владимиром Гиляровским, которого вся Москва называла дядей Гиляем, Станиславский, Немирович-Данченко и художник Сизов. Они ставили «На дне» М. Горького, и, поскольку МХАТ тех дней стремился к максимальной жизненной правде, они хотели познакомиться с прообразами персонажей, которых им предстояло изобразить. В книге «Моя жизнь в искусстве» Константин Сергеевич рассказывает об этой отважной экскурсии, которая едва не кончилась трагически для любителей сценической правды. Лишь опыт и находчивость дяди Гиляя спасли их от серьезных неприятностей. Недавно я узнал, что на превосходном андреевском памятнике Гоголю, изгнанном с Гоголевского бульвара во двор дома № 7 на Суворовский бульвар, фигура Тараса Бульбы слеплена с Гиляровского.
Спектакль «На дне» потряс москвичей не только мощью драматургии, новизной ярких характеров, блеском актерской игры, но прежде всего открытием неведомого трагического мира, находившегося посреди Москвы, но как-то незамечаемого в суете повседневности.
Конец Хитрову рынку пришел лишь с революцией…
Подколокольный переулок, несколько узковатый и темноватый в приближении к Солянке, от бывшего Хитрова рынка расширяется и становится одним из самых приветливых мест на Кулижках. Он не богат историческими памятниками, о самом интересном мы уже говорили — это старинный особняк, зримый в пролете высокой арки.
В моей памяти этот переулок светится особым светом, куда более ярким, чем в тот солнечный морозный день нынешнего декабря, когда я приехал сюда проведать старого знакомца. Переулок в том нисколько не виноват. Мы многое видим по-разному в разные дни своей жизни. Довоенный Подколокольный переулок был для меня самым важным, самым лучшим местом в Москве. Нигде не было такой пронзительной, звенящей и ручьистой весны, как в Подколокольном, нигде не было такой свежей, крепкой и белоснежной зимы, как в Подколокольном; нигде не было такой золотой и багряной, такой медовогорчащей осени, как в Подколокольном, — переулке моей первой любви. Летом я там не бывал, летом мы встречались с моей любимой на песчаном коктебельском берегу, усеянном разноцветными камушками. В остальные времена года нам встречаться было негде, и мы находили приют в однокомнатной квартире моего отчима, жившего до старости по-холостяцки. Потом началась война, на которую меня проводила любимая, ставшая моей женой, а когда я вернулся, то у меня уже не было жены, и Подколокольный переулок исчез из моей жизни. Лишь недавно, поехав ради этого очерка к чёрту на Кулижки, я обнаружил, что переулок спокойно существует, ничуть не озабоченный нашими взаимоотношениями. Похоже, это его ничуть не занимало. В доме, где мы встречались, оказался большой продовольственный магазин, я как-то не замечал его прежде, пошивочная мастерская (и она умела быть незримой) и, наконец, отделение АПН. Вот его-то действительно не существовало в ту далекую пору. Агентство, поглотившее квартиру отчима, добило меня. И, перефразировав слова пушкинского стихотворения, но без пушкинской грусти, я сказал старому дому: «Прощай, приют любви, прощай!..»
Театральная площадь
Так площадь не называлась с 1919 года, когда после смерти первого председателя ВЦИКа Я. М. Свердлова ей присвоили новое имя. В помещении гостиницы «Метрополь», выходящей одним боком на Театральную площадь, в 1918–1919 годах работал ВЦИК, высший государственный орган РСФСР. Очевидно, это и послужило причиной переименования площади. Но поскольку ВЦИК недолго пробыл в «Метрополе», а знаменитые театры, Большой и Малый и бывший Незлобина, остались на месте, старые москвичи по привычке продолжали называть площадь Театральной. Ныне площади официально возвращено ее название.
Не совсем понятно, почему именно здесь поставлен памятник Карлу Марксу. Считается, что это место указал Ленин. Хотелось бы увидеть документальное подтверждение выбора Владимира Ильича. Но даже если это так, в первые годы Советской власти трудно было судить о том, каким впоследствии окажется лицо того или иного московского места. Большой театр служил в ту пору не музам, а политике, здесь звучали горячие революционные речи, а не увертюры и арии, Маркс был ему ближе, чем Аполлон; детского театра не существовало в помине, и пустующее здание театра Незлобина могло отойти кому угодно — МОПРу или, скажем, обществу «Воинствующий безбожник».
У меня с Театральной площадью связаны лучшие воспоминания детства. Лет четырнадцати я, как и все мои близкие друзья, заделался исступленным меломаном. Влюбленности в оперную музыку предшествовала влюбленность в певца. Однажды на утреннем спектакле «Севильский цирюльник» я услышал молодого Сергея Лемешева и навсегда остался пленником его смугло окрашенного голоса.
Помню себя направляющимся ранним весенним под-вечером в компании таких же меломанов к Большому театру. Вернее, к филиалу Большого — там ставились мелодичные оперы Россини, Верди, Пуччини, которые мы по молодости и незрелости предпочитали монументальным творениям Римского-Корсакова, Мусоргского, Вагнера, преобладавшим на главной сцене. Конечно, мы не оставляли своим вниманием и Большой, ведь там шли «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Кармен», но предпочитали филиал не только из-за репертуара, но об этом дальше.