Вспомни, Облако!
Шрифт:
Один из них подходит к стражнику совсем близко, и острие шпаги мгновенно упирается ему в грудь:
– Назад!
– Всего лишь пару вопросов досточтимому Гримальди! – возмущается репортер. – Я представитель газеты «Лейденский пятничный вестник»!
Тотчас поднимаются еще несколько обнаженных шпаг: это к кольцу стражи подступили коллеги смелого газетчика.
Гримальди подошел:
– Слушаю вас.
– Твердо ли считаете, что ваше изобретение поднимется в воздух?
Под густыми бровями Гримальди вспыхивает веселый огонек, но быстро гаснет.
– Оно уже перелетело Ла-Манш! – гордо отвечает он, и по кельтскому акценту можно догадаться, что он уроженец Сардинии или Северной Италии.
С минуту репортеры и подступившие поближе любопытные из толпы рассматривают его лицо, сухое, смуглое, с резкими очертаниями чувственного носа и узкими губами большого рта.
– Какие силы поднимут вашу птицу в небо?
– Часовой механизм и чудодейственная сила ртути. Миндалевидные глаза изобретателя светятся, как агаты, губы кривятся в усмешке. – И божья помощь!
– Не попахивает ли это ересью? – бросает вопрос кто-то из толпы.
Гримальди вздрагивает. Знобко, сыро в парке! Быстро уняв дрожь, он скользит взглядом по толпе и встречается с горящим ненавистью взором низенького толстого монаха в коричневой сутане, его лицо кругло, рыхло, с мягкими брылями щек, а цепкие руки в черных перчатках перебирают четки. Рядом с ним детина в сером плаще, из-под которого выпирают ребра стального испанского панциря.
– Вы не ответили на вопрос! – верещит тот же голос. – «Если проповедь и убеждения оказываются недейственными, если неверующие упорно отказываются принять учение церкви в его целом или частях, то этим они создают соблазн для других и угрожают их спасению. Таких следует удалить из общества верующих, сперва посредством отлучения от церкви, а потом – и посредством тюремного заключения или сожжения на костре» – так гласит наставление римской курии. Вы не забыли его?
– Ну что ты мелешь, брат! – останавливает его первый репортер. – Ты сам забыл об Аахенском мире и о том, что мы живем в эпоху Просвещения. Ведь сейчас 1751 год!
Говоря так, газетчик имел в виду заключенный между европейскими странами мирный договор в Аахене, после которого наступил период покоя, так называемая эпоха Просвещения, – отменялись устаревшие церковные и феодальные привилегии, преобразовывалось законодательство и централизовывалась власть. Это принудило итальянского короля Климента XIV к уничтожению иезуитов.
– Слепец! – огрызнулся монах. – Власть папы без веса и меры вечна! Апостольские легаты – исполнители воли священного трибунала инквизиции – повсюду! – И он исчез в толпе, как мышь в подполье.
Гримальди резко повернулся и, не отвечая на сыпавшиеся вдогон вопросы репортеров, побрел к своей «птице». Стащил с головы шляпу без полей – будто ему стало жарко, – и прибежавший с севера, с берегов Темзы, ветерок пошевелил его редкие волосы.
Ветер с реки набрал силу, туман, двигаясь на юг, поднимался. Ярче проступала зелень Гринвич-парка, одного из загородных парков великого Лондона.
В группе блестящих молодых джентльменов с поникшими от сырости плюмажами на широкополых шляпах и их дам, выглядывавших из окон карет, горячо, с жестикуляцией, дебатировался вопрос: «Кто он, этот таинственный Андреа Гримальди Воландэ?»
«Беглый из Италии простой монах», – говорили одни. «Нет, – возражали им, – выходцу из черни не под силу „изобретение века“. Гримальди – отпрыск весьма древнего и знатного рода князей Монакских, мужская линия которых угасла в 1731 году, а итальянская ветвь – Воландэ – пришла в упадок». – «Позвольте! – восклицали третьи. – Нам доподлинно известно, что Андреа Гримальди родственник Франческо Гримальди, иезуита, известного математика и физика, преподавателя иезуитской коллегии в Болонье!»
Туман, туман…
Уползал туман на юг к бляйхитской дороге. Остатки его над парком растопило солнце. Обсыхали полупрозрачно-матовые крылья «птицы». Гримальди заменял рояльную струну, поддерживающую левое крыло: она оказалась с зазубринкой, надкушенная. Менял, а в памяти стояли глаза-угольки толстого монаха с черными четками и верзилы в стальном панцире под плащом.
Все громче и громче малиновый звон колокольцев. Из северной аллеи вынырнули всадники королевского эскорта. За ними – золоченые кареты с гербами. Из первой вышел король Георг II. К нему присоединился его сын герцог Кумберлэдский и первый пэр королевства архиепископ Кентерберийский.
Для его величества и свиты стража очистила в толпе проход. В дальнем конце его ждал короля коленопреклоненный Андреа Гримальди. За его спиной – пока неподвижная, гордая «птица».
Подойдя ближе, Георг II величественным движением руки поднял с колен изобретателя.
– Оч-чень забавно!.. Показывайте! – сказал король…
Когда заходит речь о первенстве в покорении Пятого океана, англичане вытаскивают свои средневековые хроники и уверяют, что небо Британских островов держало воздушный корабль еще в 1123 году, во времена короля Генриха I по прозванию Ученый. Как написано в летописи, именно в этом году над Лондоном появился воздушный корабль, похожий на морское судно, и бросил якорь в центре английской столицы. По веревочному трапу из корабля спустились люди. Лондонцы, посчитав их посланцами дьявола, схватили и утопили в Темзе. Оставшиеся в корабле обрубили якорный канат и стремительно взмыли к облакам. Больше «чудной корабль» никто не видел.
Италия гордится своим ученым, иезуитом Франческо Лана, который предложил в 1670 году летающее судно в виде половинки скорлупы грецкого ореха, подвешенного к четырем медным пустотелым шарам, из которых выкачан воздух. В Бразилии чтут Бартоломео Лоренцо, строившего воздушное судно, даже будто поднимавшееся в воздух при сжигании горючих материалов.
В Португалии уверяют, что это происходило в Лиссабоне 8 августа 1709 года.
Французы считают, что первенство в попытке осуществить аэростатический подъем принадлежит им, поскольку их епископ профессор философии Гильен в 1735 году опубликовал брошюру, в которой излагал идею постройки воздушного корабля с оболочкой, наполненной воздухом, взятым из высоких слоев атмосферы. Гильен писал: корабль будет «более обширный, чем город Авиньон, и высотой с добрую гору», и поднимать он сможет четыре миллиона людей и полмиллиона тонн товаров и багажа!
Поистине грандиозные инженерные аппетиты, помноженные на беспредельное честолюбие.
Со скидкой на фантазию летописцев допустим, что подобное было. Но вот сведения о полетах итальянского монаха Андреа Гримальди Воландэ, совершенных в Лондоне, в «благословенные дни Аахенского мира» между Англией и Францией, заставляют подумать о реальности опыта.
Вот как описал машину Гримальди корреспондент газеты «Лейденский пятничный Вестник» в номере от ’21 октября 1751 года:
«В машине, на которой Андреа Гримальди Воландэ в течение одного часа может сделать семь миль, установлен часовой механизм, ее ширина 22 фута, она имеет форму птицы, тело которой состоит из соединенных между собой проволокой кусков пробки, обтянутых пергаментом и перьями. Крылья сделаны из китового уса и кишок. Внутри машины находятся тридцать своеобразных колесиков и цепочек, которые служат для спуска и подъема гирь. Кроме того, тут употреблены в дело шесть медных труб, частично заполненных ртутью. Равновесие сохраняется опытностью самого изобретателя. В бурю и в тихую погоду он может лететь одинаково быстро. Эта чудесная машина управляется посредством хвоста длиной в семь футов, прикрепленного ремнями к ногам птицы. Как только машина взлетит, хвост направляет ее налево или направо, по желанию изобретателя.