Вспомни обо мне
Шрифт:
Однако был человек, который знал изнанку этой истории и принял в ней непосредственное участие. И этот человек, к несчастью Юлия Михайловича, был постоянно рядом с ним, и когда Нольде смотрел ему в глаза, то всегда видел в них укор. Это был его сын, Михаил. По мнению Нольде – старшего он три года назад совершил безрассудный поступок, сам же Михаил считал, что поступил правильно, и теперь, как казалось отцу, смотрел на него сверху вниз…
Хотя на самом деле все было, конечно, не так. И Михаил никогда и ни в чем не обвинял отца. Все это было плодом воображения Нольде, помноженного на чувство вины перед Верой Концевич. Это чувство, жило в нем постоянно. Возможно, так случилось потому, что он с юности хотел стать идеальным врачом, которого невозможно никогда и ни в чем упрекнуть. Он все делал для того,
После того, как он отказал Вере помочь избавиться от трупа ее преследователя и той трагедии, которая последовала за этим отказом, Нольде долго терзался сомнением, а правильно ли он поступил, а не совершил ли он преступление? У него было мало времени на раздумья, Вера была слишком возбуждена и не могла ждать, пока он придет в себя и примет правильное решение (в отличие от Михаила, который ни на секунду не задумывался), но потом у Нольде был целый отрезок жизни, для того, чтобы понять, что же случилось на самом деле и какой наиболее правильный совет он мог ей дать… Чтобы определиться, продолжать ли дальше жить с чувством вины, он хотел услышать мнение людей, которых хорошо знал и уважал. Но не мог же он рассказать друзьям, что произошло в его кабинете в тот роковой день… И тогда он решил преподнести им эту историю в самых различных формах и вариантах. Одному он рассказал фильм («французский, с участием Филиппа Нуаре»!!!) с подобным сюжетом, причем сказал, что он этот фильм не досмотрел и теперь мучается, не знает, как же поступил доктор, помог ли своей пациентке или нет. Другому сказал, что читал книгу («кажется, это был ранний роман Кафки…» – ни больше, ни меньше), где описываются переживания доктора, так и не решившегося помочь своей пациентке. Третьему своему другу (точнее, приятелю), кстати говоря, писателю, подкинул эту тему для нового романа. Все эти люди не были друг с другом знакомы, а потому не было риска, что в один прекрасный день они встретятся, обменяются мнениями и догадаются, что главный герой – симпатяга Нольде. Но главным – для него были их рассуждения по поводу того, как бы они поступили, окажись в подобной ситуации. И получалось, что все – ну просто герои. Ни один не понимает, как могло случиться, что доктор, причем добрейшей души человек, отказал пациентке в такой мелочи, а отказав, потом всю жизнь мучился сомнением, правильно ли поступил. Конечно, неправильно! Он трус, подлец и подонок. Это означало, что это он, Юлий Нольде – трус, подлец и подонок.
И только один человек, случайный попутчик, менеджер мебельной фабрики (ехали в одном купе в Москву, много пили и вели беседы, одна душевнее другой, и Нольде рассказал ему о «знакомом докторе»), закусывая водку пирожками с капустой, сказал, вращая плотоядно глазами: «Ну и сука… Мало того что сама убила мужика, и еще неизвестно, кто кого преследовал, бабам вообще нельзя верить… так еще и твоего приятеля решила подвести под монастырь… Правильно сделал, что отказал. Это не аборт сделать, елы-палы…». Нольде пытался сказать ему что-то о чувстве вины, которое есть и никуда-то от него не денешься, что доктор этот переживает, чувствуя себя подлецом и трусом. На что менеджер ответил просто: «Пусть ко мне приходит, я ему быстро мозги-то вправлю… Скажи ему, чтобы засунул это чувство вины в одно место, понятно?»
С Михаилом же они о Вере практически не говорили.
Самая страшная сцена произошла на следующий день после того, как Михаил побежал вслед за Верой…
Она на кушетке, мертвая. Никто, ни отец, ни сын, не решился прикрыть ее лицо, и она лежала как живая. Вошла медсестра, тихо сунула Нольде листок с результатами анализов.
– Гепатит, кто бы мог подумать? – прошептала она, словно покойница могла услышать. – Юля, не расстраивайся! Ты не виноват. Она
Они были с медсестрой, Валентиной, на ты. Когда-то она была его любовницей, теперь же, незлопамятная, любящая его без памяти и так и не вышедшая замуж, закрывала глаза на его романы.
И тут не выдержал Миша. Он сидел, закрыв лицо руками, и глухо рыдал, плечи его сотрясались, он плакал, как мальчик – искренне переживая смерть человека, которого еще вчера пытался спасти от другой беды. А ведь он был анестезиологом в хирургическом отделении, видавшим и не такое. И вот тогда-то он и послал отцу взгляд – как пулю, как отравленную ядом презрения стрелу.
Нольде отвернулся. И подумал тогда: почему он так плачет? Ведь он ее не знал, она была для него совершенно чужим человеком и даже не пациенткой!
Разве мог он предположить тогда, что Миша, за один вечер сблизившись с женщиной, полюбит ее настолько сильно, что выполнит и ее последнюю волю?
31
Лёва Локотков положил перед Марком бумагу – ответ на запрос, касающийся местонахождения артиста цирка, дрессировщика Виктора Шегорцова. Из письма следовало, что в данное время Шегорцев проживает в Астрахани, у сестры, восстанавливается после перенесенного инсульта. Сестра Шегорцова подтвердила, что Виктор последние два-три года проживал вместе с девушкой по имени Вероника, фамилию она не знает. Что девушка была красивая, но аферистка, она обокрала брата и сбежала, и вообще это она довела его, молодого парня, до инсульта. Сам же Шегорцов говорит, что Вероника продала его змей, а потом сбежала от него и по слухам, умерла. Но он не верит, потому что она – «страшная женщина, на все способная»…
– Что думаешь, Лёва?
– Бабы… – развел руками его помощник. – Что с них взять? Думаю, у этого дрессировщика возникли проблемы, кончились деньги или что-нибудь в этом духе. Может, он обещал ей, что они будут по миру ездить, гастролировать, а на самом деле ничего не вышло. Вот она и распорядилась, продала его змей и бросила его, вернулась домой. Вспомнила, что у нее есть воздыхатель, куда более стабильный, хотя, может, и не такой интересный – Миша Нольде. Любительница острых ощущений, мать ее.
– Чем же это тебе так женщины насолили, а, Лёва?
Зазвонил телефон. Марк поднял трубку.
– Да, записываю. Веткин Алексей Вадимович, 1975 года, охранник средней школы номер 321. Записал. Вот это подарок так подарок. Спасибо, Олечка. Если не трудно, пришли фотографию этого Веткина. А ты не знаешь случайно, где находится эта школа? На Рахова? Записал. Хорошо, Оля, я жду снимок.
Он положил трубку и посмотрел на Локоткова счастливым взглядом.
– Лёва, удалось идентифицировать личность неизвестного покойника. Это Веткин Алексей Вадимович… да ты слышал.
– Ольга сказала, что школа находится на Рахова? Но ведь там же, если я ничего не путаю, находится и музыкальная школа, в которой работала Вера Концевич.
– Ты хочешь сказать, что этот охранник и мог оказаться тем самым маньяком, который ее преследовал?
– А почему бы и нет?! Представь. Парень со сдвинутой психикой. Работает охранником в школе. Работа – не бей лежачего. Курить он выходил из школы во двор, а там – рукой подать до музыкальной школы. Вот стоит он, к примеру, курит, и тут заезжает во двор машина, паркуется в скверике, рядом с воротами в музыкальную школу, и из нее выходит красивая молодая женщина.
– Да, вполне правдоподобно. – задумчиво произнес Марк.
– Собственно говоря, он мог и по-настоящему в нее влюбиться – еще более задумчиво сказал Лёва Локотков. – Неплохо было бы выяснить, не стоял ли этот Веткин на учете в психдиспансере…
– Вот ты этим и займись, а у меня встреча с участковым терапевтом Ларисы Боткиной. Хочу выяснить, не прописывала ли она ей азалептин. Ну, появился же он у нее откуда-то дома! Лёва, тебе не кажется, что в последнее время нас окружают сплошные совпадения? Сначала выясняется, что Веткин, труп которого обнаружили в гробу Концевич, был отравлен мощной дозой азалептина, потом им же отравлена Лариса Боткина. И все это каким-то образом крутится вокруг Концевича. Да, кстати, ему же записка пришла, причем написанная от руки, – ему угрожают, говорят, что с ним поступят так же, как Ларисой.