Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история
Шрифт:
Наконец мы добрались до вершины, где я увидел мольберт и женщину, которая сидела на земле, закутавшись в одеяло. Если честно, назвать ее красивой было нельзя, но было в ней что-то необычное – чувственное, сильное, завораживающее. «Снимай», – распорядился Уайэт. Женщина сбросила одеяло и осталась сидеть с обнаженной грудью. У нее была очень красивая грудь, и я услышал, как Уайэт пробормотал: «О, да…» Затем он повернулся ко мне и сказал: «Я ее сейчас пишу». Он показал мне холст с первыми мазками. «Впрочем, на самом деле я привез вас сюда, потому что она говорит по-немецки».
Это была Хельга Тесторф, работавшая на соседней ферме. Она стала манией Уайэта. На протяжении многих лет он написал и нарисовал сотни ее портретов, тайком от всех. Десять лет спустя история этих полотен и этой
Суета вокруг «Качая железо» пожирала уйму времени, но я наслаждался этой работой. На премьере в Бостоне Джордж Батлер представил меня своему давнишнему другу Джону Керри, бывшему в то время первым помощником окружного прокурора. Он пришел вместе с Кэролайн Кеннеди, девятнадцатилетней дочерью Джона Кеннеди и Джеки, которая тогда училась на втором курсе Гарвардского университета. Сперва девушка держалась очень сдержанно, но после кино мы вчетвером отправились ужинать, и она немного оттаяла. Кэролайн призналась мне, что пишет заметки для ежедневной студенческой газеты университета «Гарвард кримзон», и спросила, не смогу ли я на следующий день заглянуть к ней, чтобы поговорить. Естественно, я с радостью согласился. Вместе с другими студентами, работавшими в газете, Кэролайн расспросила меня о том, что я думаю о правительстве и о моем спорте. Кто-то спросил, кто мой любимый президент.
– Джон Фитцджеральд Кеннеди.
Все это было очень здорово, и к тому же оказалось весомой инвестицией в мое будущее. Продвигая «Качая железо», я одновременно продвигал и самого себя. После каждого моего выступления по радио или телевидению люди еще немного привыкали к моему акценту, к «говору Арнольда», и чувствовали себя чуть более комфортно в отношении меня. Эффект получался обратным тому, о чем меня предостерегали голливудские агенты. Я превращал свои габариты, акцент и непривычную фамилию в достоинства, а не в странности, раздражающие окружающих. Вскоре меня уже начали узнавать только по фамилии или по тембру моего голоса, не видя меня самого.
Самой лучшей возможностью для продвижения фильма, видневшейся на горизонте, был Каннский кинофестиваль во Франции, который должен был состояться в мае. Готовясь к нему, я решил в первую очередь заняться своим гардеробом. До сих пор моей униформой были в основном трикотажные брюки, рубашка с короткими рукавами и ковбойские сапоги. Одной причиной этого был недостаток денег. Я не мог позволить себе шить вещи на заказ, а единственную одежду, которая на меня налезала, можно было найти только в магазине для крупных людей, однако талию в этом случае приходилось убавлять на целых полтора фута. Другой причиной было то, что до сих пор одежда просто не входила в мои планы. Каждый доллар нужно было вкладывать в дело, превращая его в два или даже в три доллара, чтобы обеспечить финансовую стабильность. Деньги же, потраченные на одежду, пропадали навсегда. Джордж сказал, что лучшим портным в Нью-Йорке является Марти Силлс. Поэтому я пришел к нему и спросил:
– Если бы мне пришлось выбирать себе костюм, что бы вы мне посоветовали?
– Где вы собираетесь его носить? – ответил вопросом на вопрос Силлс.
– Первым делом через месяц я отправляюсь на Каннский кинофестиваль.
– Что ж, тогда это должен быть бежевый костюм из льняной ткани. Тут не может быть никаких вопросов.
И Марти сшил мне светло-бежевый льняной костюм, а также подобрал галстук и сорочку, чтобы я выглядел по-настоящему щегольски.
Несомненно, когда я приехал в Канны, одежда сыграла очень важную роль. Я бесконечно гордился своим костюмом, правильно подобранной сорочкой, правильно подобранным галстуком, правильно подобранными штиблетами. Я обходил тысячи журналистов, приехавших на фестиваль, и добивался освещения нашего фильма. Однако самый большой фурор я произвел на пляже. Джорджу пришла в голову мысль сделать фотографию с участием дюжины девушек из парижского кабаре «Крэйзи хорс». Девушки были в отделанных оборками летних платьях, в капорах и с букетами, – а на мне были только спортивные трусы. Эти снимки были напечатаны в газетах всего мира, и показ «Качая железо» прошел при битком набитом зале.
В Канны съезжалось столько звезд – таких как Мик Джаггер со своей женой Бьянкой, – и я был частью этого. Я попинал мяч с великим бразильским футболистом Пеле, поплавал с аквалангом вместе с французскими военными подводниками. Я впервые встретил Чарльза Бронсона. Женщина, которая занималась распространением его фильмов в Европе, устроила в его честь ужин в гостинице на набережной. Она сидела рядом с ним за главным столиком, а я находился неподалеку и мог слышать их разговор. Как оказалось, в общении Бронсон был человеком тяжелым. «Вы вносите такой большой вклад в успех нашей деятельности, – сказала ему женщина. – Мы очень рады, что вы здесь. Сегодня чудесная погода, не правда ли? Нам повезло, что весь день светит солнце». Бронсон выждал немного, затем ответил: «Терпеть не могу болтовню ни о чем!» Женщина была так потрясена, что отвернулась к другому соседу. Я был поражен. Однако именно таким был Бронсон в жизни – грубым и резким. Это никак не влияло на его фильмы, но я решил, что нужно будет вести себя более дружелюбно.
Теперь, когда у меня появился интерес к одежде, мой агент Ларри Кубик по возвращении в Лос-Анджелес с радостью взялся водить меня по магазинам. «Те же самые брюки ты сможешь найти в другом магазине, не на Родео-драйв, в полтора раза дешевле», – объяснял он. Или: «Твои коричневые носки не идут к этой рубашке. Думаю, ты должен взять синие носки». У него был хороший вкус, и для нас обоих хождение по магазинам было приятным отдыхом от нескончаемой череды жутких ролей, которые мне предлагали. В числе самых ужасных были предложения сыграть роль силача в фильме «Секстет» с участием восьмидесятипятилетней звезды немого кино Мей Уэст и съемки в рекламе автомобильных шин, за 200 000 долларов.
На протяжении нескольких месяцев мне казалось, что в деловой жизни Лос-Анджелеса осталась только торговля недвижимостью. Отчасти вследствие инфляции, отчасти из-за расширения цены на недвижимость в Санта-Монике взлетели до потолка. Мое жилое здание даже не было выставлено на продажу, но приблизительно в то же время, когда «Качая железо» вышел на экраны, один покупатель предложил мне почти вдвое больше того, что я заплатить за него в 1974 году. Прибыль на вложенные 37 000 долларов составила свыше 150 000 долларов – за три года я учетверил свой капитал. Всю эту сумму я вложил во вдвое большее здание, в котором вместо шести квартир было уже двенадцать. В этом мне помогла Ольга, которая, как всегда, подыскала как раз то, что нужно.
Моя секретарша Ронда Колумб, которая вот уже несколько лет вела службу заказов по почте и как могла упорядочивала мой безумный график, с большим воодушевлением следила за тем, как я потихоньку превращаюсь в мини-магната недвижимости. Она была уроженкой Нью-Йорка, четырежды разведенная, лет на десять – двенадцать старше меня. Первый ее муж в начале пятидесятых был чемпионом по культуризму. Мы с ней познакомились через клуб Голда. Ронда была мне вроде старшей сестры. Последним ее ухажером был агент по недвижимости по имени Эл Эрингер.
Как-то раз Ронда ни с того ни с сего заявила мне:
– Знаешь, Эл от тебя без ума.
– Он водится с моей секретаршей – естественно, он от меня без ума! – усмехнулся я.
Это вызвало смех.
– Нет, честное слово, Эл от тебя без ума и хочет вести с тобой бизнес. Как ты к этому относишься?
– Ну, выясни, что у него на уме, потому что на Мейн-стрит выставлено на продажу одно здание, и если он хочет принять участие…
У Эла была репутация проницательного игрока на рынке недвижимости. Он обладал чутьем на то, какой район будет переживать строительный бум. Эл сыграл ключевую роль в возрождении исторического района Пасадены, который был застроен дорогими магазинами и элитным жильем. Мне казалось, что Санта-Моника также дозрела до этого. Главная улица, проходившая параллельно океану в нескольких кварталах от берега, пришла в упадок. Здесь остались в основном пьяницы и безработные, и много недвижимости было выставлено на продажу. Я присматривал, куда бы вложить 70 000 долларов, отложенных из гонорара за «Качая железо» и других заработков.