Вспомнить всё
Шрифт:
– Э-э… мистер Ада, – заговорил Рэгс Парк, – кажется, сочинилась баллада-то. Помните, доктор Ясуми советовал? Рассказ, как Джим-Джем Брискин освобождается из тюрьмы. Хотите, спою?
– Валяйте, – безучастно кивнул Ада.
Действительно, отчего б не послушать? Не зря же он, в конце концов, платит этому куплетисту…
И Рэгс под гнусавый звон струн запел:
Джим-Джем Брискин чахнет в темнице,Не смеет никто за него поручиться.А кто виноват? Макс Фишер!А кто виноват? Макс Фишер!–
– Пойдет, – кивнув, подтвердил Ада.
И тут сам Господь, не стерпев, говорит:«Эй, Макс, я всерьез на тебя сердит.А почему? А потому:Грешно невинных бросать в тюрьму!А кто же злодей? Кто согрешил?Кто бедного Брискина всех прав лишил?Кто виноват? Макс Фишер!Кто этот гад? Макс Фишер!Да, крепко ты, Макс, предо Мной виноват,И прямиком отправишься в ад.Покайся, Макс Фишер! Тако глаголю:Немедля выпусти Джима на волю!»– Ну а дальше – о том, чем, собственно, дело кончится, – объяснил Рэгс Аде и, звучно откашлявшись, продолжил:
Грешный Макс Фишер мигом прозрел.«Давай-ка, – Леону Лайту велел, —Провинность искупим, отменим суд.Распорядись: пусть замок отопрут».В камеру хлынул воздух свободы,Так и закончились Джима невзгоды.– Вот и все, мистер Ада, – сообщил Рэгс. – Такая вот песня, вроде народного холлера [9] , негритянского спиричуэлса под общий притоп. Как, нравится?
9
Холлер – трудовая песня-перекличка, песенный жанр, зародившийся в США во времена рабовладельчества.
Ада с трудом заставил себя кивнуть.
– О да. Все замечательно. Прекрасная песня.
– Стало быть, я скажу мистеру Камински, что вы распорядились пустить ее в эфир?
– Запускайте, – отмахнулся Ада.
На самом деле ему было вовсе не до песен, не до эфира. Все мысли Ады занимала гибель Зои, сердце щемило от угрызений совести: в конце концов, она застрелена его охраной, а ее сумасшествие, попытка покушения – все это дело десятое. Жизнь человека есть жизнь человека, а значит, убийство, как ни крути, на его совести…
– Послушайте, – осененный внезапной идеей, обратился он к Рэгсу, – сложите-ка мне еще песню. Прямо сейчас.
– Кажется, понимаю, мистер Ада, – с сочувствием взглянув на него, откликнулся Рэгс. – Балладу о вашей бывшей жене, Зое. Я насчет этого уже думал, и песня, в общем, готова. Слушайте:
Жила на свете леди, прекрасная собой,И знает дух незримый, витая над землей,Скорбящ, но всепрощающ, он знает, вышний дух:Убил ее не свойственник, не брат и не супруг.Убил ее Макс Фишер, чужой ей человек…– Не старайтесь обелять меня, Рэгс, – оборвал его Ада. – Я виноват не меньше. Не стоит валить все на Макса, будто на мальчика для битья.
– К тому же, – подал голос доктор Ясуми, до сих пор тихонько сидевший в уголке кабинета и слушавший их разговор, – в ваших балладах, Рэгс, президенту Фишеру приписывается чересчур уж много заслуг. Вот, например, в балладе об освобождении Джим-Джема из тюрьмы вы целиком относите благополучный финал на счет раскаяния, морального преображения Макса Фишера. Так не пойдет. Освобождение Джим-Джема должно целиком и полностью стать заслугой мистера Ады. По данному поводу я даже сложил стихи сам. Слушайте, Рэгс, вникайте.
Откашлявшись, Ясуми продекламировал нараспев:
Да, боле телеклоун не в тюрьме!Освобожденный другом,Джим любит друга Аду,Понимает, кого благодарить!– Пожалуйста. Ровно тридцать три слога, – скромно потупившись, пояснил доктор Ясуми. – Древнеяпонский поэтический стиль, хокку, в отличие от английских и североамериканских баллад не требует рифмы, однако стихи должны бить прямо в точку, что в данном случае и есть главное. А вы, Рэгс, сделайте из моего хокку балладу, о'кей? В своей типичной манере – куплеты, размер, рифма, эт сетера, эт сетера… и так далее, и тому подобное.
– Во-первых, у вас там не тридцать три, а тридцать четыре слога, – заметил Рэгс. – А во-вторых, я, личность творческая, к указаниям, что и как сочинять, не привык. Мистер Ада, у кого я работаю – у вас или у него? Помнится, с ним я никаких договоров не подписывал!
– Сделайте, как он советует: голова у доктора светлая, – распорядился Ада.
– О'кей, – проворчал Рэгс, – однако, соглашаясь работать у вас, я на подобное не рассчитывал.
Изрядно насупившись, он ретировался в дальний угол кабинета – думать, размышлять, творить.
– Что вы такое затеяли, доктор? – спросил Ада. – Чего ожидаете добиться?
– А вот посмотрим, – с загадочным видом ответил доктор Ясуми. – Есть у меня гипотеза насчет псионического дара нашего куплетиста. Возможно, подтвердится, но может, и нет.
– Похоже, вы полагаете, будто точность формулировок в балладах Рэгса очень многое значит, – заметил Ада.
– Вот именно, – подтвердил доктор Ясуми, ободряюще улыбнувшись Аде. – Не меньше, чем в юридических документах. Потерпите, Ада, и, если я прав, со временем сами поймете, в чем дело, а если ошибся, мы в любом случае ничего не теряем.
Тишину президентского кабинета нарушил телефонный звонок.
– Макс! Макс! – взволнованно закричал его кузен, генеральный прокурор, на том конце линии. – Слушай, Макс, доехал я до федеральной кутузки, где держат Джим-Джема, чтобы аннулировать все обвинения против него, как ты распорядился, и знаешь что? Он… э-э… исчез он куда-то, Макс, – с запинкой признался Леон. – Нет его здесь, понимаешь!
Судя по голосу, разнервничался генеральный прокурор не на шутку.
– Но как он оттуда выбрался? – скорее озадаченный, чем рассерженный, пробормотал Макс.