Встань и иди
Шрифт:
— Посмотрим, — уклончиво сказал он. — Мы вернемся к этому разговору. Я сталкиваюсь со множеством людей.
И очень любезно — слишком любезно, не дав мне опомниться, он проводил меня до самой улицы.
На следующее воскресенье, оставив в виде исключения ребенка на Матильду, — чего я очень не любила делать, — я отправилась прямо в церковь, чтобы застать своего пастора врасплох среди его паствы; меня сопровождала Катрин — ей было любопытно присутствовать на протестантском богослужении. Из щепетильности или, если угодно, из вежливости я постаралась прийти до начала службы, но похоже, что зря — половина верующих явилась с опозданием, намного позже нас.
— Они приносят
Невозможно заставить ее молчать, помешать шептать всякие пустяковые замечания, прикрывая рот ладонью.
— Скажите пожалуйста! У них это так же, как у нас. Как у нас! Ко мне это отношение не имело; во всяком случае, клятвы моих крестных отца и матери ни к чему меня не обязывали. А что общего с этой церковью было у Кати — католички образца «четыре раза в жизни» (крестины, причащение, бракосочетание, отпевание), твердо решившей использовать пышное великолепие своей церкви для того, чтобы покрасоваться? Кончилось тем, что я с раздражением сказала:
— Да помолчите же вы, право!
Я слушала Паскаля и диву давалась. После псалма, читая главу двадцатую Исхода, то есть полный текст десяти заповедей, Беллорже обрел тот голос, каким отвечал мне по телефону, — фальцет чтеца в трапезной. Он говорил этим голосом до самой проповеди. Голос служителя протестантской церкви удивительным образом чередовался у него с другим, голосом Паскаля Беллорже. Стоило ли желать, чтобы он говорил всегда одним и тем же?.. Уже хорошо усвоив искусство проповеди, он использовал все возможности своего голоса, не упуская ни одной модуляции или ударения, преуспевая в быстрых подъемах: «О братья мои!..» Но вот он неожиданно запутался в комментариях, в увязке. Слабый оскал зубов на какую-то долю секунды приоткрыл его острый, как булавка, клык — время, достаточное для того, чтобы наскоро пришить прописную истину к конкретному случаю.
Широко взмахнув рукой, как мухобойкой, — от этого жеста мне стало не по себе, — он благословил прихожан и, снова превратившись в партикулярное лицо, замешался в медленно расходившейся толпе. Мягко ступая и бросая быстрые внимательные взгляды поверх очков, он переходил от группы к группе. Он пожимал руки с апатичной серьезностью. Я ждала его у входа в церковь. Когда он подошел, я увидела, как его улыбка встала между ним и мной, словно барьер.
— Вы хотели видеть меня за исполнением моих обязанностей? Ну и что, было не слишком плохо?
Одобрения, которого он выпрашивал, не последовало.
— А я все-таки предпочитаю Собор Парижской богоматери! — брякнула Катрин, которая, надув губки, осматривала голые стены церкви.
— Великолепие внутреннего убранства храмов заслоняет от нас великолепие бога! — сухо ответил Паскаль. — Вы меня извините, я должен принять по меньшей мере пятнадцать человек.
Он сделал шаг и обернулся ко мне.
— По поводу Нуйи… Его и в самом деле можно рекомендовать? Это вопрос деликатный. Что касается вашего маленького больного, мне сообщили, что существуют специальные учреждения…
Я возвращалась домой разъяренная и трясла руку Катрин.
— Это вопрос деликатный! Подумаешь! Он боится. Боится себя скомпрометировать. И что он посоветовал сделать с Клодом! Если бы мы считали, что его надо поместить в приют для парализованных детей, он был бы уже там. Паскаль меня избегает, это ясно.
— Он хорошо одевается, — безучастно ответила Катрин. — Только ему следовало бы носить роговые очки.
В следующий вторник я опять появилась на улице Пиренеев в обществе мадемуазель Кальен, которой надо было съездить на площадь Вольтера. Выходить одной мне становилось все труднее. Я уже дважды хлопалась, и чего мне только стоило подняться без посторонней помощи! На этот раз Паскаль, которого я нарочно не предупредила, чтобы не дать ему подготовить какую-нибудь отговорку, отсутствовал: он только что уехал в церковь Трините [15] на улице Клиши.
15
Трините — крупнейшая протестантская церковь в Париже.
Упорство — мой худший недостаток. Через неделю я опять отправилась к нему, уже одна, предварительно послав письмо по пневматической почте. Это был героический подвиг. Шел снег. Щадя кошелек Матильды, я отказалась от такси и спустилась у ворот Шарантон в метро. Слабость помешала мне вовремя приехать на станцию Домениль, и я проехала пересадку. Чтобы экономией расходовать свои силы, я решила ехать по кольцу — это значительно удлинило мой путь, но зато позволило пересаживаться только раз. И все-таки я здорово трахнулась на лестнице и смогла подняться только с помощью сержантика колониальной пехоты. Когда я добралась до улицы Пиренеев, одна из моих деревянных свай поскользнулась на снегу. Новое падение, при котором я слегка рассекла себе бровь о край тротуара. С десяток прохожих подняли меня и отвели в ближайшую аптеку. Какая удача! Я тотчас воспользовалась ею, чтобы позвонить Беллорже. Тот прибежал и отвел меня к себе, увенчанную повязкой Вельпо и очень довольную тем, что несчастный случай предоставил мне наконец идеальную возможность начать разговор.
Приемная была безлюдна. Безлюдна, как и гостиная с плетеной мебелью. Паскаль усадил меня в кресло — пожалуй, чересчур заботливо, потом сел за свой письменный стол. Как и Нуйи, он принялся играть ножом для разрезания бумаги. Только его нож с медной ручкой был почтенным военным сувениром, и сам он держался по-иному. Не наступательно и не оборонительно. Нейтрально. Это был новый Паскаль. Его лицо уже не казалось невозмутимым и не пряталось за очками. Правда, оно было слишком уж улыбающимся, слишком уж сдобренным благосклонностью, но внимательным, даже настороженным за стеклами своих иллюминаторов.
— Вы ужасно неблагоразумны, Констанция. Что же вы хотите сказать мне столь важное и столь неотложное?
Поскольку Беллорже назвал меня по имени, я могла ответить ему тем же:
— Разве все люди, приходящие повидать вас, Паскаль, хотят сказать вам что-либо важное? По-моему, это скорее ваша обязанность, пастор, заставить их думать о важном.
Лицо Паскаля выразило удивление.
— Вы правы, — ответил он. — Однако смею думать, вы пришли сюда не для того, чтобы послушать священника.
— Смотря по тому, что он скажет. Есть разные очаги, но огонь был и есть один. Для меня, Паскаль, важен огонь. Я люблю, чтобы он был ярким и…
— И вы любите притчи! — пустил стрелу Паскаль. Очко в его пользу. Я одернула себя: «Попроще, девочка! Вычурные фразы — это годится для Катрин; а он и сам в них мастак! Недаром в песне поется:
Встретил пекарь пекаря.Говорить-то некогда.Постояли, поболталиПро погоду, про куму,А про булки — ни гугу.