Встань и иди
Шрифт:
— Послушайте, дитя мое, меня послали сюда, чтобы вам помочь. По крайней мере, я так полагала. Чудес мы не творим, но иногда облегчаем людям жизнь. Если вам что-нибудь надо, скажите.
— Мне ничего не надо.
Смягчившись (несмотря на это «дитя мое»), испытывая некоторое смущение и понимая, что совесть моя не совсем чиста, я постаралась сделать свой отказ менее категоричным:
— Конечно, после смерти моего отца наше материальное положение изменилось. Но тетя сумела достать пишущую машинку и ротатор, и они дают нам средства к существованию. Кроме того, я получаю небольшое пособие по инвалидности. Маленькая квартирная плата, немного изворотливости
Ответная реакция как нельзя лучше: моя посетительница уселась на стуле более основательно. Наши улыбки встретились. «Хорошо, что я осталась», — призналась одна. «О да! — говорила вторая. — Уйди вы на секунду раньше, моя храбрая барышня, и ваше уважение было бы для меня потеряно. Поймите этот дрянной характер, к которому совершенно не подступишься с вашими речами-отмычками. Чтобы меня приручить, надо говорить со мной на моем языке». Вдруг мадемуазель Кальен сощурила один глаз, словно прицеливаясь.
— Вы живете не одна. Не будьте чересчур бескорыстной.
Эта нескладеха попала в самую точку! Ничто и никогда не смущало мою душу так, как самопожертвование Матильды. Явно воодушевленная своим успехом, мадемуазель Кальен продолжала наступление.
— Я вам ничего не приношу, это решено. Но позвольте мне что-нибудь с собой унести. Чуточку вашего доверия…
Как легко меня этим подкупить! Я почувствовала, что моя скованность проходит. Поколебавшись с секунду, я бросилась в словесные хитросплетения так же решительно, как раньше — в волны Марны:
— Пожалуйста! Так вот: единственный способ помочь мне — это указать, как я могу еще оставаться сама собой.
Продолжительное молчание… Уполномоченная по социальной помощи покачивала головой со взволнованным (или скептическим?) видом. А я по своей гадкой привычке комментировала про себя ее поведение. В чем же дело? Что вас удивляет, мадемуазель? Ведь вы так утомлены всем этим, так все знаете заранее, вся эта болтология должна быть вам уже знакома. Наверное, она навязла у вас в зубах еще тогда, когда вы были помоложе, когда ваше призвание служить людям еще не заглушила рутина службы… Понимаю… Вас ошеломило, что подобные претензии могли возникнуть у колченогой девицы, которой уже трудно обслуживать даже себя. Но вспомните последние филантропические лозунги, рассчитанные на людей обидчивых: «Дарующий всегда платит долг!» (немножко переборщили, верно?). Или: «Благотворительность — только кружка для пожертвований». Или вот еще: «Помогите тем, кто вам помогает!» — формула, которой руководствуюсь сейчас я сама.
— Я думаю, вы и без того помогаете своей тете, — наконец осторожно произнесла мадемуазель Кальен, указывая подбородком на пишущую машинку.
Деликатный вызов: прежде всего, девочка моя, есть гражданский долг. «Куча скучных дел», — как сказал юморист. К этому можно добавить: дел, которых, как правило, к хватает, чтобы опустились руки даже у людей здоровых. Но, по мнению Матильды, мой гражданский долг состоит в том, чтобы его вовсе не иметь: ведь я инвалид, страдающий тяжелым физическим недугом. Ах, как бы все это выразить, не впадая в назидательный, ханжеский или наивный тон — три ненавистных мне стиля? Бывало, сетуя на то, что она называла «политикой каштана», директриса курсов Севиньи жалобно вздыхала: «Нынешняя молодежь! Она стыдится своих добрых чувств, выпускает колючки, иронизирует, делает вид, что насмехается над людьми и над собой. Я теперь просто не знаю, как к ней подступиться». Но уж мадемуазель Кальен наверняка знала, что не
— Я хорошо понимаю, что, ничего у вас не прося, я прошу слишком многого. Извините меня за то, что я столь требовательна.
— Ну что вы! — простодушно ответила моя визитерша. Потом, изобразив на лице кривую улыбку, призналась:
— По счастью, с этим приходится сталкиваться не каждый день.
Добрый знак. Она не напустила на себя ни важности, ни испуга, ни даже таинственности, маскирующей неодобрение. Как неблагоразумно судить о человеке слишком поспешно! Люди, которых вы считали бесцветными, обладают даром хамелеона. Поняв, что я собой представляю, мадемуазель Кальен изменила выражение лица, приладив новую маску — маску добродушия. Разумеется, добродушия серьезного, но приправленного щепоткой иронии, которая делает эту серьезность выносимой. Покачивая шляпкой, она шутливо философствовала:
— Вот вам и ваши добрые чувства! Они и чуть-чуть горьки… и чуть-чуть навязчивы… и вдохновлены не столько любовью к ближнему, сколько любовью к самому себе. Но в конце концов в наш век, который их не жалует, это единственный способ добиться, чтобы они были приняты. Гордость выручает там, где святость уже не поможет. Да, но вот и я сама уже говорю громкие фразы… В принципе я одобряю все и даже готова предложить вам работу. Только…
Складка губ углубилась, растянулась до ушей. Ее «только» прозвучало протяжно, как звук органа, — водопроводные трубы успели исполнить за это время несколько тактов импровизации.
— Только, — повторила мадемуазель Кальен, — боюсь, что для начала я смогу предложить вам всего лишь скучное и невыигрышное дело.
Еще бы! Тяжелый труд, не сулящий славы, наверняка сразу отобьет желание, если оно несерьезно. Придумано неплохо. Мадемуазель Кальен продолжала:
— Всякие бумаги… Это вас не развлечет. В круг наших обязанностей входит и канцелярская работа, которая отнимает у нас много сил, сокращая время, отводимое посещениям на дому. Так, например, мне предстоит разослать воззвание к щедрости коммерсантов. Пока отпечатаешь восковку, размножишь ее в пятистах экземплярах, разложишь по конвертам… вот и половины рабочего дня как не бывало! Если, в ожидании лучшего…
— Я согласна.
Надо было не дать ей времени опомниться. Не позволить ей совершить оплошность — отслужить благодарственный молебен. Благодарность… благодарю покорно! Мне достаточно и того, что она оказалась в положении поставщика, явившегося предлагать услуги и уходящего уже в роли клиента.
— Я согласна. Доверьте мне это дело. Вам придется только оставить для меня канцелярские принадлежности у консьержки. Через два дня письма будут готовы.
Мадемуазель Кальен поднялась со стула. Прощаясь, она непроизвольно протянула руку слишком высоко, как для благословения — видимо, такой жест уже вошел у нее в привычку. Но она тут же спохватилась, опустила руку и обменялась со мной корректным рукопожатием.
— Кстати, — добавила она, — я целыми днями в бегах. Но есть место и час, где и когда вы можете меня наверняка застать. Это Центр социального обеспечения Мэзон-Альфор, с десяти до одиннадцати утра. Он помещается в том же здании, что и городская библиотека, вход со стороны сквера. До свидания, Констанция. Нет, нет, не вставайте…
Но я уже встала, и мадемуазель Кальен не могла помешать мне проводить ее до дверей.
Пять минут спустя в комнату ворвалась Матильда.