Встать! Суд идет
Шрифт:
— А почему едем в Крученый? — удивился я. Нассонов промычал нечто нечленораздельное. — Ведь Чава тоже должен скакать. Разве он не в районе?
— Нет. Не должен был. Его конь растянул ногу.
Нассонов резко осадил машину у дома Арефы. Навстречу поспешно вышли встревоженная Зара и черноглазые внуки Денисова.
— Лариса приходила. И ушла. Куда — не знаю.
— Пешая? — уточнил Нассонов.
Вообще спрашивал только он. Я молчал.
— Да, да, — кивнула Зара. — Пешая.
— А когда?
— Чуть
— Где Сергей?
— Как где? Со стадом, наверное.
— Он дома ночевал сегодня?
— Нет. Не ночевал. Как уехал под вечер с Васькой в станицу, так и появился только утром.
Мы с Нассоновым переглянулись.
— А где был ночью? — спросил председатель.
— Сказывал, у Петриченко. Утром прискакал. Забежал в хату и снова умчался как угорелый.
— А Аверьянова Лариса когда приходила? — не выдержал я.
— Еще до того, как Сергей приезжал.
— Так зачем же она приходила?
— Почем мне знать? Сергея спрашивала. Я сказала, как вам. Она и ушла.
Я заметил, все, что касалось Ларисы, вызывало у Денисовой раздражение.
Мы поехали к лесопосадкам. Оставив машину на опушке, вошли в ряды далеко просматривающихся дубков.
Славка Крайнов лежал в траве, что-то громко насвистывая. Он так был увлечен этим занятием, что не заметил, как мы подошли.
— Сегодня я выгнал стадо сам. Тетя Зара сказала, что Сергей где-то заночевал. Потом пришла эта, как ее, Ларка. Чуть не плачет. Говорит, конь пропал какой-то. Царь или буржуй, что ли… Сергея спрашивала. Я ей говорю, что он вот-вот подъедет. Так и раньше бывало: если я выгоню стадо сам, он попозже приезжает. Ждать она не стала.
— Ушла в Куличовку, наверное, — как бы про себя отметил председатель. — Там Петриченко живет.
— Ага, — кивнул Славка. — Зазря она пошла, потому что Сергей скоро подъехал. Я ему все рассказал. Он развернулся — и галопом. Крикнул что-то: не то «стереги», не то «подожди». А может быть, «скажи»… Вот и все.
— Когда это было? — спросил я.
— Не знаю точно. Часов в пять.
Петриченко, колхозный кузнец, сообщил, что ни Сергея, ни Васьки (цыган, с которым Чава накануне встретился в Бахмачеевской) у него ночью не было. Утром, часов в шесть, была Лариса. Ушла. Скорей всего, на автобус.
— Вот тебе и задачка, милиция! — сказал Нассонов, когда мы сели в машину. — Э-эх, поеду, обрадую Арефу…
— Зачем вы так сразу, Геннадий Петрович? — сказал я. — Дело пока неясно.
— Вот и выясняй. — Он с ожесточением надавил на стартер и рванул вперед так, что «газик» взвыл всеми шестеренками.
Дела еще, собственно, никакого возбуждено не было, но я все же решил кое-что проверить. А так как я не имел следственного чемодана, то сунул в карман подвернувшуюся под руку лупу, рулетку, перочинный нож, мягкую кисточку, бумагу и направился к дому бабки Насти.
Старая, перекошенная калитка
На базу никого. Только из-под кустов у забора виднелась спина разомлевшего пса.
Я заглянул в плотно закрытое окно. И отпрянул. Мы столкнулись глаза в глаза с Ларисой. С бьющимся сердцем я поднялся на крыльцо и постучал.
Она открыла, отстранилась, пропуская меня в хату. В комнате было прохладней, чем на дворе. Я огляделся. Седло и уздечка лежали на лавке.
Бедная Лариса! Синие тени залегли под глазами, возле уголков губ обозначились печальные морщинки.
— Что произошло? — спросил я, не зная, куда девать руки.
— Я ничего не знаю. Ничего.
— Где Маркиз?
— Что ты пристал! Я сама хочу, чтобы мне объяснили. — Она закрыла лицо ладонями и заплакала.
Скрипнули половицы, у двери сухо и надтреснуто прозвучал старческий кашель.
На пороге стояла старуха, сложив руки под грудью и беззвучно двигая провалившимся ртом. Она прошамкала:
— Куда отлучишься, кликни. Я запру дверь.
— Хорошо, баба Настя, хорошо. Вы идите прилягте.
— Пойми, дело нешуточное. Не старая тряпка пропала, а породистый жеребец, — снова заговорил я.
— Чего ты от меня-то хочешь? — Она уже, кажется, взяла себя в руки.
— Давай не будем злиться друг на друга, а спокойно, по-человечески поговорим, — предложил я.
Она задумалась, встряхнула головой.
— Ладно. Маркиз был привязан вон там. — Она поднялась, подошла к окну. Я встал сзади нее. — Видишь, еще сено осталось?
— Выйдем во двор.
— Зачем?
— Что я отсюда увижу?
Под старым, покосившимся навесом в яслях из растрескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обошел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки лошадиных подков. Они вели к тыну. Ограда была мне по грудь.
— Ты хорошо его привязала?
— Нормально.
— Чем? Веревкой?
— Нет. На нем была обротка.
— Что это такое?
— Ну, как уздечка, только без удил.
— Ясно.
Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление. Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.
— А калитка?
— Ворота заперла. На щеколду.
Вся, ну буквально вся земля в следах копыт.
— Что он, мяч по двору гонял, что ли?
— Вечером я его пустила. Он ходил, все осматривался, обнюхивал. Как собачонка. А привязала его на ночь.
Я упорно продолжал разглядывать землю в лупу, хотя чувствовал, что это занятие становится глупым.
Пес, видимо, сильно линял. Весь двор был усыпан клочками рыже-серой собачьей шерсти.
— Когда пропал Маркиз?
— Не знаю. В начале четвертого будто кто-то подтолкнул меня. Я вскочила, глянула в окно. Еще было темно. Луна как раз освещала навес. И обмерла — нет Маркиза.