Встреча на деревенской улице
Шрифт:
— С жильем туговато.
— Как же туговато, если вчера говорил о шести новых жилых домах.
— Так это в перспективе, а пока ничего, кроме домишка Шмелева, нет. Впрочем, объявление дать можно.
Дали. И вскоре в колхоз приехала первая семья. Им отвели домишко Шмеля.
— На первое время, — сказал председатель.
Шмель всю жизнь ходил в пастухах, и не было у него ни огорода, ни сада. Как не было и семьи. Жил бобылем. Но поселенцы были рады и такому жилью. В райцентре они жили в коммунальной квартире, занимая на троих десятиметровую комнату.
Купавин увидал молодуху в бухгалтерии
— Первенького ждешь, Лена, или были уже? — спросила она, передавая кассиру документы.
— Первого, — улыбнулась поселенка, и улыбка у нее была такая мягкая и доверчивая, что старый Купавин и сам невольно улыбнулся, и тут же подумал: «А тесно будет им жить, когда ребенок появится». И решил сходить к председателю, чтоб поскорее разворачивался с новым домом.
— Будет, будет, — ответил председатель, — но не сразу. Надо еще приглядеться к ним.
— Это зачем же?
— Чтоб не промахнуться. А то построишь, а они тютю.
— А если они из-за жилья тю-тю, тогда как?
— Ну, значит, не очень устойчивый кадр.
— Ну это ты зря. Испытывать трудностями ни к чему. Надо сразу создавать добрые условия.
— По крайней мере до весны подождем, а там построим.
— До весны... Людям теперь настоящее жилье нужно. — И, поглядев с укором на председателя, сказал: — Надо бы тебе сначала не дом для конторы возводить, а жилые дома. Для руководства хватило бы и старой конторы. Не худа еще, не худа... — И ушел раздосадованный и огорченный.
Было у него такое состояние, будто и он виноват в том, что пригласил поселенцев, наобещал им и обманул. «Разве у них жилье, — ворочаясь ночью на постели, думал он, — разве так бы надо принять? Люди приехали, согласны работать, а их вон как встретили. Неладно это, неладно...» И вдруг почему-то вспомнилась река Желтуха. Она была в трех километрах от деревни. По ее берегам раньше высился хороший лес. Но год за годом, лесозаготовки свели его и река стала мелеть. И высохла. Теперь на ее русле сенокосят. А ведь было — баржи ходили. Рыба водилась. Птица плавала в заводях. Как вот теперь восстановишь реку? Нет ее, и навряд ли будет. Так и с ихним колхозом может случиться. Иссякнет в нем народ, коли год от году все меньше людей. Земля-то, конечно, не пропадет. К совхозу или другому колхозу присоединят, но разве не жаль своих трудов и мечтаний, если вся жизнь этому делу отдана?
И решил Купавин наутро отдать свой дом Михайловым, а самому переселиться в Шмелиный. «Куда мне больше-то? Хватит». И отправился к поселенцам.
Да, не широко жил Шмелев. Недаром и прозвали его — «Шмель». Не изба, а избушка. Печь, да две кровати, да стол. Вот и все жилье. И от этой скудости еще тверже стало его решение отдать дом.
— Тесно у вас, — сказал он, присаживаясь у края стола.
— Ничего, поработаем — новый построим, попросторнее, — ответил Петр, рослый молодой мужик.
— Все так, но сейчас-то вам тесно, да к тому же еще прибавление ожидается.
— Ну а что сделаешь, — вступила в разговор Елизавета Михайловна, в то время как молодуха смущенно опустила голову.
— А вот что: давайте перебирайтесь в мой дом.
— Как
— Да нет, просто отдаю вам свой дом, и все.
— Как это отдаете? — спросил Петр.
— Ну как отдают. Отдаю. Мне теперь ни сада, ни огорода не надо. Да и такого просторного жилья, как мой дом, тоже.
— А если не уживетесь с нами? — внимательно приглядываясь к Купавину, спросила Елизавета.
— А я с вами жить не буду. Я вот тут, в Шмелином.
— Да зачем это вам? — в недоумении спросил Петр.
— Постой, постой, сынок, значит надо, если человек говорит, — остановила сына Елизавета. — А сколько ж вам тогда денег в придачу?
— Да ничего мне не надо.
— Чего-то смутно, — повела в недоверии головой Елизавета.
— Да чего ж тут смутного, — усмехнулся Купавин, хорошо зная в людях эту недоверчивость на бескорыстную доброту. — Хочу, чтоб вы остались в нашем колхозе. Я ведь тут больше тридцати лет был председателем, так что, сами понимаете, все мне тут дорого. Потому и хочу, чтоб вы прижились и дальше двигали наше дело.
— Ну нет, — сказала Елизавета, — так не годится, чтоб задарма. Хоть какую сумму назовите, чтоб мы купили у вас и оформили документом.
— Помолчи, мама! — остановил ее Петр, видя, что мать ничего не поняла из слов Купавина. Он приблизился к нему, посмотрел на его иссеченное морщинами лицо, встретился с его добрым, немного снисходительным взглядом и, проникаясь светлым чувством к этому малознакомому, почти чужому человеку, сказал: — Я еще не знаю, как отнестись к тому, что вы хотите для нас сделать. Слишком уж это необычно. Но только хочу вам сказать, что лично мне, и моей жене Лене, и моей маме здесь нравится, в вашем колхозе. Мы будем здесь жить и работать.
— Ну и добро! — облегченно сказал Купавин и встал. — А документ будет. Я дарственную оформлю. Так что не беспокойтесь. — Это он сказал Елизавете.
— Да зачем же нам дарственная. Мы не нищие, можем и уплатить, — сказала она.
— А разве без денег, просто по-доброму нельзя?
— Да что, они вам не нужны, что ли? Или у вас никого нет?
— Сын есть. Полковник. Ему моих денег не надо. А мне и пенсии хватает. — И, не дожидаясь еще расспросов, быстро вышел.
Через неделю новопоселенцы въехали в его дом. А он, взяв необходимое, перебрался в домишко Шмеля.
Вначале деревенские потолковали о таком событии, что вот Купавин взял да и отдал задарма свой дом со всем пристроем и садом, но со временем перестали судачить, даже старая Пелагея успокоилась. Хотя до конца так и не смогла понять, какая такая блоха укусила старика, что он взял да и отдал свой дом чужим людям.
1977
МИРОВАЯ
Ну что это, на самом деле! Она как молоденькая бегает по деревне, письма, газеты, извещения разносит, чтоб только поскорей управиться да по дому хозяйством заняться: корову обрядить, поросенку хлебова дать, курам сыпануть и обед сготовить. Как же — работничек придет! А он безо всякой ответственности. Вместо того чтобы в бригаде как следует работать — пьянствует! Чуть ли не каждый день берет за горлышко бутылку. Ох и надоел же!