Встреча с границей
Шрифт:
— А вы чему улыбаетесь? Фамилия?
— Рядовой Ратниек, — ответил Янис все с той же подкупающей улыбкой. По-моему, именно за эту улыбку он так нравился ребятам. Казалось, не будь ее — и на заставе станет холодно, неуютно. А вот майору она, по-видимому, пришлась не по душе.
— Ря-вой Гали! — выкрикнул левофланговый, не дожидаясь, пока начальник заставы поравняется с ним.
— Представьтесь как следует!
— Ря-вой Гали! — глотая слоги, повторил тот, невозмутимо смотря на офицера.
— Что у вас пряжка ремня гуляет по животу?
Гали ощупал пояс, нашел пряжку, но повел ее не вперед, а через спину, точно доставал через голову правой рукой левое ухо. Майор приказал ему выйти из строя.
Н-да, заправочка! Гимнастерка, еле прихваченная ремнем, выпирала пузырем, карманы брюк разбухли, словно торбы с овсом, из-под воротничка вылезла пуговица нижней рубашки. Нарочно так не сделаешь. Офицер недовольно посмотрел на Аверчука.
— Разрешите доложить, товарищ майор, я всего два дня на заставе. До меня здесь исполнял обязанности старшины командир отделения сержант Березовский.
— Вам от этого легче?
— Никак нет! Займусь, товарищ майор! — жестко пообещал Аверчук.
Тревога!..
Нас ветром срывает с постелей. Кто-то у кого-то на бегу загнал сапоги под кровать, трещат гимнастерки, бренчит оружие.
Вероятно, занятная штука смотреть, как молодые, да и не только молодые, собираются по тревоге.
Ванюха Лягутин летит пулей и чуть не падает, зацепившись за порог. Иванов-второй одной рукой поправляет ремень, другой — фуражку, а глазами уже ищет место в строю. У Петьки Стручкова уголок портянки болтается поверх голенища, воротник гимнастерки не застегнут. Дозаправляется он в строю. Топор побежал обратно за автоматом. Даже в коридоре слышно его ругательство. Гали пришел тогда, когда прибывает самое большое начальство.
Тревога была учебной. Началась проверка нашей экипировки. У Петьки обнаружили несколько медяков в сапоге. Старшина добивался у Стручкова, чем тот думает. Топор взял автомат без обоймы. У Гали в раздутых карманах обнаружили портянки: не успел навернуть на ноги.
Как нарочно, все складывалось так, чтобы показать заставу с самой невыгодной стороны.
В середине дня Аверчук выстроил нас вторично, только уже во дворе.
— Кто бросил окурок около входной двери? — И старшина показал носком сапога на «бычок» — вещественное доказательство чрезвычайного происшествия.
Все молчали. Да и как говорить после команды «смирно»? Пауза была мучительной. От напряженного ожидания лицо старшины Аверчука стало свекольного цвета.
— Стало быть, никто не бросал? Окурок сам прискакал с соседней заставы? Хорошо.
Он набрал полные легкие воздуха:
— Напра-во! Шагом марш! Бегом марш! Раз-два, раз-ва, раз-ва... — частил старшина, направляя нас по замкнутому кругу. Потом он перестал считать, но дружный топот ног все еще выговаривал: «Аз-ва, аз-ва, аз-ва...»
Пошли на пятый круг. В хвост пристроилась молодая овчарка, еще не познавшая утомительных часов служебной тренировки, и, визжа от удовольствия, хватала за пятки левофлангового Гали. Тот несколько раз пытался образумить разыгравшегося пса, пока сам не растянулся на скользкой дорожке. Шаг сбился. Слышался уже беспорядочный топот и тяжелое дыхание бегущих.
Первым не выдержал Петька Стручков. Он вдруг захромал, начал отставать и в конце концов побрел шагом. Недалеко ушел от него и Топор — он тоже стал припадать на одну ногу. С каждым новым кругом строй все редел и редел. Под конец бежали только Янис Ратниек, Иванов-второй, Ванюха Лягутин и я.
Старшина, по-видимому, был удовлетворен результатом проведенной операции. Он опять собрал всех вместе, построил.
— Ну, теперь не будете бросать окурки где попало? Не надо повторять, что для курения отведено специальное место? Вопросы есть? Разойдись!
Кроме Топора, все, попавшие в строй, были некурящими, а «курцы», как их именовал старшина, находились в наряде или просто не оказались под рукой. Именно это обстоятельство и было главной темой вечерних разговоров.
— Мы не лошади, чтобы гонять нас на корде по кругу. — слышался мрачный бас Потехина-Топора. К нему визгливо подлаживался Гали. А горючий материал подбрасывал Петька Стручков.
Иванов-второй ухватил меня за локоть;
— Слышишь?
— Придется давать бой.
— А кого защищать?
— Заставу, секретарь, заставу. Ее доброе имя.
— Поэзия, Коля-Николай, поэзия. А жизнь — это проза. Жизнь — это Аверчук, Топор, Гали и твой длинноногий земляк.
— Свалил всех в кучу. Помнишь, что тебе недавно сказал Ванюха Лягутин? Секретарю можно бы быть и потолковее.
А наутро, совсем некстати, я услышал доносившийся из канцелярии голос старшины Аверчука. Он с кем-то делился по телефону:
— Как дела? Как сажа бела! Ну и напихали вы мне, науравнивали. Связать бы всех в кучу да около вашей канцелярии вытряхнуть. Знаем, как отбирают, не первый год служим. Что?.. И у нас эти строгие приказы были, а все равно действовали по пословице: отдай боже, что себе не гоже. Ну приезжай, посмотришь. Молодые? Этих я вымуштрую, будут по струнке ходить. Ты мою хватку знаешь. Что?.. Майор? Кремень! Понравился. Главное, миндальничать, философствовать не любит. Мне такие по душе. Ну бывай. Маришке привет!
Старшина вышел из канцелярии тяжелой, валкой походкой, должно быть, своей собственной, а не той, что демонстрирует перед строем, и подозрительно посмотрел в мою сторону:
— Слышал?
Я промолчал, хотя мог бы ответить: «А что я должен делать? Уши ватой заткнуть? По инструкции дежурному по заставе уши ватой затыкать не полагается».
— Про уравниловцев ничего не говорилось. Понял? А что я из вас настоящих солдат сделаю — никакой тайны в том нет. Это — моя обязанность. Вы прибыли сюда не за какой-то там романтикой. Слышал когда-нибудь: «воинская повинность»? Вдумайся в это: «п о в и н н о с т ь»! Призвали — служи, исполняй приказы, инструкции, наставления, исполняй четко, быстро, не раздумывая. А что это за солдат, который идет жаловаться, что его заставили трамбовать стойла в конюшне?