Встреча с неведомым
Шрифт:
Глава девятая
ССОРА
Впервые я так вплотную столкнулся с миром взрослых. Я был один среди них мальчишка. Эскимосиков можно не считать, они были еще совсем маленькие. Им нужны игрушки. А меня уже интересовали люди. До сих пор я знал их только по книгам и привык делить людей на плохих и хороших. В романах это было легко, в жизни оказалось куда сложнее. Кто у нас на полярной станции плохой и кто хороший?
Разумеется, мама, папа, Валя, Женя, ну, Ангелина Ефимовна — хорошие без сомнения. По-моему, и Фома Сергеевич очень добрый человек. Другое дело Абакумов, который где-то бродил вокруг. Он был явный злодей. А каким считать Гарри, который проворовался?
Он готовил обед и произносил длиннейшие речи — часа два кряду! Сидя на ящике, я чистил картошку и со вниманием слушал. Гарри делился со мной самыми сокровенными мыслями — уж такой он был парень.
— Да, Коля, «накормил» меня мой капитан досыта, привет ему морской и сухопутный. Устроил в такое местечко, где и тюрьма покажется клубом. Живем, как на планете Сатурн, только кольца не хватает. Зимой и кольца будут всех цветов радуги. С корабля я их всегда видел. До чего же мне, братец, неохота тут жить! Кроме как с тобой, слова сказать не с кем. У научников вахта по восемнадцать часов! Немножко вздремнут, чуть поедят — и порядок. Не споют, не спляшут, не погуляют, как все люди. Охота так растрачивать жизнь свою! Здесь только один человек так же скучает и томится, как я… Знаешь кто? Твоя мама, Лилия Васильевна. Помяни мое слово, укатит она в Москву. А я здесь сгину. Так мне и надо! Говорили умные люди: не умеешь — не берись. Я не умею, а берусь. Уж такой уродился. Никто меня не портил, сам такой. Мне, братец, было еще четыре года, а я уже воровал у мамы мелочь на мороженое. С шести лет стал переть у нее на кино, потом на всякие сласти. Никто из моих братьев, сестер не воровал, и в роду у нас воров не было. А я вот не могу. Как где плохо лежит, душа моя не терпит. Уж как меня батька порол, до крови, — не помогало. А здесь бери сам что хочешь. Вот место, будь оно проклято! Стоит похвалить чью вещь — научники сами дарят. А ешь, сколько утроба примет. Да я не жадный…
Как вспомню наш кубрик, как мы отплясывали после вахты — эх!.. А здесь балалайка моя так и стоит на миноре… А ночами сны вижу: надраенные палубы, каких-то попугаев на рее, будто дразнят меня: «Дур-рак, дур-рак!» Ох, охмурил меня капитан! Подарил на память книгу «Моби Дик, или Белый кит». Читаю ее, а потом не сплю. Такая жуть на меня нападает, хоть буди механика! Скорблю и тоскую по морю, по «Мурманцу», по своему камбузу, по ребятам… Какие я им пельмени делал по-сибирски!
И черт меня дернул воровать этот проклятый шоколад! На что он мне дался? Эх, Коля, мало меня батька порол, надо было больше! В жизни не буду теперь воровать! И фамилия у меня морская, а я ее опозорил. Хочешь, я тебя угощу? — И он мигом саморучно сбивал мне гоголь-моголь.
На раскаленной плите весело кипели и бурлили всякие кушанья, а сам повар был погружен в мрачную меланхолию. На него еще почему-то угнетающе действовала книга «Моби Дик, или Белый кит». Ему казалось, что в прощальном подарке капитана был тайный смысл, но сколько он ни читал, никак не мог постигнуть его.
Мне нравилось на плато. Напрасно я так боялся Арктики. Правда, впереди еще предстояла долгая полярная ночь, но чем будет темнее, тем ярче полярные сияния.
И самое главное — я видел настоящий вулкан, хотя он и не действовал. Может, еще будут извержения? Из кратера, когда спустишься поглубже, пахнет тухлым яйцом— из недр земли пробиваются газы.
Недели две мы ежедневно вылетали к вулкану на вертолете: Ермак, Ангелина Ефимовна, папа и я. Больше всех радовались профессор Кучеринер и я. Ангелина Ефимовна сверкала белками глаз и говорила: «Какая великолепная сохранность вулканических продуктов!» Она была убеждена, что в этой местности должны быть термальные источники (теплые ключи) вулканического происхождения. И всех просила искать эти горячие источники. Ермак несколько раз один летал над горами, смотрел, не поднимается ли где пар.
Ермак сразу проникся интересами экспедиции. Он готов был каждому помогать, особенно Вале Герасимовой.
Мама вела геологическую съемку местности, ей помогал Бехлер: таскал за ней рюкзак с камнями и молотки.
Я рассказал папе, как тоскует кок, и он, чтобы немного развлечь Гарри, велел Бехлеру и эскимоске иногда заменять его на камбузе. А Гарри пусть походит на геологическую съемку.
И вот мы отправились втроем: мама, Гарри и я.
Погода была жаркая, и как пряно и горячо пахло травами и раскаленными камнями. Мы шли гуськом по склону горы едва заметной звериной тропой. Скоро спустились к какой-то речонке, притоку Ыйдыги. Гарри, по обыкновению, что-то врал, мама смеялась.
Она была в желтом сарафане с короткой кофточкой, в сандалиях, в соломенной шляпке и выглядела, как молоденькая девушка — чуть старше Вали… Она держала себя так просто, что Гарри совсем перестал дичиться и сплясал «яблочко». Мама хохотала до слез, потому что Гарри, по ее словам, был похож на чертенка из какой-то там коробки. А потом мы с Гарри стали просить ее что-нибудь спеть или сыграть. Здесь, внизу, было прохладнее, в прибрежных кустах щебетали, звенели и щелкали птицы, песок был влажный, желтый и такой чистый, какого я никогда не видел в жизни. На нем были следы ветра и лап зверюшек — человек здесь еще не ходил!
Мы побросали рюкзаки, разулись, немножко побродили по ледяной воде, и мама стала нам «представлять», как с восторгом сказал Гарри. У него вся хандра прошла, так он радовался, а мама… Если ей чего не хватало на плато, так прежде всего восхищенных зрителей.
Мама и пела, и читала монологи. У нас от восторга мурашки по спине пошли. Мы так ей аплодировали, что отбили себе ладони. Когда мама прочла монолог умирающего Сирано де Бержерака, Гарри прослезился. Я тоже чуть не заплакал.
Мы все трое настолько увлеклись представлением, что спохватились, когда было пора идти домой. Тогда мы наскоро сняли ближайший разрез.
Гарри еще несколько раз ходил с нами, и каждый раз мама доставляла нам удовольствие. А потом она решила порадовать всех работников полярной станции и выступила в кают-компании с чтением Толстого, Она читала наизусть.
Женя поцеловал маме руку и сказал: «Вы большая артистка, Лилия Васильевна! Вам не жаль вашего таланта?» Ангелина Ефимовна тоже поздравила ее с «настоящим» успехом и пробормотала: «Талант, конечно, так пропадает… напрасно… Эт-то страшно!»
Все разошлись по своим комнатам под огромным впечатлением. Я это видел и был горд за маму.
Но в результате театрального «рецидива» мама сильно запустила геологическую съемку местности, и Ангелина Ефимовна вынуждена была на время оставить свой вулкан и помочь маме закончить эту съемку. Мама была не слишком-то этим довольна, так как профессор Кучеринер очень строгая, сама работала до упаду и от мамы тоже этого требовала.
Кончилось их сотрудничество плохо: они поссорились!.. Произошло это в кают-компании после ужина, в присутствии всех сотрудников станции. Именно после этой ссоры маме опротивело плато не хуже, чем горемыке Гарри. Особенно ее обидело, что папа не вступился за нее. А профессор Кучеринер умеет уничтожить словом.