Встречи на московских улицах
Шрифт:
А Сергей храбрился и всё доказывал – скорее себе, чем нам двоим, – что поступил по справедливости.
– Не оставлять же безнаказанной наглость завравшегося буквоеда! Нет, не стану я перед ним публично извиняться…
И вдруг сам себя перебивает:
– А этот его Рейнер Мария, видно, и впрямь большой поэт!
У Есенина было трепетное отношение к А. С. Пушкину, и он любил посидеть у его памятника. Делал это, и провожая Надежду Вольпин:
«Хозяин стоит чугунный, в крылатке, шляпа за спиной. Стоит ещё лицом к Страстному монастырю. А мы, его гости, сидим рядком на скамье. Втроём: я в середине, слева Есенин, справа Мариенгоф. Перед
– Ну как, теперь вы его раскусили? Поняли, что такое Сергей Есенин?
Отвечаю:
– Этого никогда до конца ни вы не поймете, Анатолий Борисович, ни я. Он много нас сложнее. Мы с вами против него как бы только двумерны. А Сергей… Думаете, он старше вас на два года, меня на четыре с лишком? Нет, он старше нас на много веков!
– Как это?
– Нашей с вами почве – культурной почве – от силы полтораста лет, наши корни – в XIX веке. А его вскормила Русь – и древняя, и новая. Мы с вами – россияне, он – русский.
Сергей слушал молча, потом встал.
– Ну а ты, Толя? Ты-то её раскусил? – и, простившись с другом и с хозяином, зашагал вниз по Тверскому бульвару, провожая меня».
Тоже издаю кое-что. Начинающий писатель Н. К. Вержбицкий в марте 1921 года шёл по бульвару. Ярко светило солнце. В воздухе уже дохнуло весной. После холодной и голодной зимы впервые появилось ощущение радости бытия.
Как всегда, Николай Константинович был занят своими мыслями. Но вдруг внимание его привлёк молодой человек, небрежно развалившийся на скамейке. У его ног суетилась стайка воробьёв. От неожиданности Вержбицкий вздрогнул: воробьи растаскивали от ног сидящего крошки хлеба. Довольно большой кусок оставался у молодого человека в руках.
От изумления писатель остановился: кормить воробьёв хлебом, когда его не хватает людям! Не выдержал и обратился к расточителю такого богатства:
– Простите за нескромность, но не находите ли вы, что это слишком роскошное угощение для таких бездельников, как воробьи?
– Ничего! – отмахнулся молодой человек, – Мне кое-что присылают из деревни. Вот, клюйте и вы, пожалуйста!
С этими словами он вынул из кармана другой кусок хлеба и протянул Вержбицкому. Для того времени это в буквальном смысле был чуть ли не королевский жест. Щедрое и непринуждённое хлебосольство незнакомца растрогало Николая Константиновича, и он присел на скамейку.
Разговорились. По ходу беседы Вержбицкий понял, что случай столкнул его с Сергеем Есениным. Николай Константинович представился, сказал, что работает в Центропечати. Поэт обрадовался, узнав, что перед ним литератор, и попросил познакомить его с Б. Ф. Малкиным, руководителем Центросоюза.
– Я тоже издаю кое-что, – скромно заявил он, – и хотелось бы воспользоваться помощью вашего директора.
Так на бульваре завязалась связь, переросшая впоследствии в довольно близкие отношения этих людей.
Квартира. В. В. Иванов был ровесником Сергея Есенина, но как по-разному сложились их судьбы! Всеволод Вячеславович участвовал в Гражданской войне в Сибири. Уже в самом начале 20-х годов стал автором повестей «Партизаны» и «Бронепоезд 14–69», в которых изобразил борьбу сибирских партизан с Колчаком. И это не осталось незамеченным советской властью:
– Пьесу «Бронепоезд» [20] , – рассказывал писатель, – я написал в своей собственной трёхкомнатной квартире в полуподвале дома на Тверском бульваре. Квартира была сумрачная и пасмурная. Я оклеил её очень дорогими моющимися обоями, потратив на это все деньги. Спал на полу, а рукописи писал на фанерке, которую держал на коленях.
20
В. Иванов инсценировал свою повесть.
В этой «творческой» обстановке и застал как-то Всеволода Вячеславовича Есенин, приведя хозяина квартиры в немалое смущение.
– Когда узнал, что ты переехал на собственную квартиру, – заявил Сергей Александрович, – я испугался. Писатель не должен иметь квартиры. Удобнее всего писать в номере гостиницы. А раз ты спишь на полу, то ты, значит, настоящий писатель. Поэт должен жить необыкновенно. Боже, как хорошо!
Есенин лежал на спине и читал стихи.
Был 1922 год. Вскоре Сергей Александрович уехал за границу, а когда вернулся на родину, поселился у Г. А. Бениславской в Брюсовом переулке, 2/14, и что примечательно, хозяйка спала на полу, а Есенин – на кровати, и это не смущало поборника необыкновенности.
Собственного жилья в Москве поэт не имел, но это не значит, что он не хотел этого. Друзья хлопотали за него перед Троцким и перед Луначарским, в Моссовете и в Союзе писателей. Всё было тщетно. Почему? В. Ф. Ходасевич, современник поэта, свидетельствует:
– Так «крыть» большевиков, как это публично делал Есенин, не могло и в голову прийти никому в советской России. Всякий, сказавший десятую долю того, что говорил Есенин, давно был бы расстрелян.
Какие уж тут квартиры! Разве что за железной решёткой с часовым у дверей? Но советская власть разобралась с последним поэтом деревни несколько по-другому…
Шутка. Из заграницы Сергей Есенин привёз десяток неподъёмных чемоданов всяческого добра, среди которого были цилиндр и чёрная накидка на белой шёлковой подкладке. Однажды в этом опереточном наряде он разгуливал с начинающим писателем В. П. Катаевым по ночной Москве, пугая редких прохожих. На углу Тверского бульвара и Никитских ворот друзья заметили дряхлого извозчика, уныло ожидавшего клиентов.
Извозчик дремал на козлах. Есенин осторожно подошёл к дрожкам, вскочил на их переднее колесо и, заглянув в лицо старика, пощекотал ему бороду. Извозчик очнулся, увидел барина в цилиндре и решил спросонья, что спятил. А пассажир из прошлой жизни (при царе-батюшке) предложил:
– Давай, старче, садись на дрожки, а я сяду на козлы и лихо тебя прокачу! Хочешь?
– Ты что? Не замай! – испугался извозчик. – Не хватай вожжи! Ишь фулиган! – закричал он в испуге и пригрозил позвать милицию. Но тут произошло чудо: Есенин вдруг улыбнулся прямо в лицо хозяина дрожек такой добротой, ласковой и озорной улыбкой, его детское личико под чёрной трубой шёлкового цилиндра осветилось таким простодушием, что извозчик вдруг и сам засмеялся всем своим беззубым ртом. После этого они трижды поцеловались, как на Пасху. И мы ещё долго слышали за собой бормотание извозчика не то укоризненное, не то поощрительное, перемежающееся дребезжащим смехом.
…Этот рассказ о Королевиче, как называет Валентин Петрович великого поэта, озорника и буяна, он закончил многозначительной фразой:
– Это были золотые денёчки нашей лёгкой дружбы. Тогда он ещё был похож на вербного херувима.
Предчувствие. В 20-е годы XX столетия в Кривоколенном переулке Москвы располагалась редакция первого толстого советского журнала «Красная новь», вокруг которого крутились все поэты и писатели того времени. С напором, присущим почти всем провинциалам, «атаковал» журнал и одессит В. П. Катаев. За короткий промежуток времени он познакомился в редакции со всеми знаменитостями. Да что познакомился! Со многими подружился, а с некоторыми сошёлся на «ты».