Встречи на перекрестках
Шрифт:
Выступил он в мою защиту с «открытым забралом», представившись. Я был очень тронут не только поступком внука, но и тем, что узнал об этом не от него, а из заметки, опубликованной в газете.
Между тем мои оппоненты, которые постепенно «перерастали» в категорию противников, пошли еще дальше. Соглашаясь с тем – невозможно было отрицать очевидную истину, – что правительство стабилизировало политическую ситуацию, которая могла перерасти в «выяснение отношений» на улицах, они начали обвинять и меня, и кабинет в целом в бездействии в области экономики. Авторам таких оценок было невдомек, что если бы мы безучастно относились к параличу экономики, – а именно в таком состоянии она находилась, – более того, не принимали бы решительных и продуманных, взвешенных мер в экономической
Мои отношения с «левыми» не переставали занимать умы «семьи» и после того, как было решено пока не трогать тех, кто окрашен в их цвета в правительстве. Ельцину его окружение все время твердило, что коммунисты мною чуть ли не манипулируют и, возможно, я даже не сознаю этого.
Через пару месяцев после моего вступления в должность Ельцин сказал мне:
– Вас обволакивают «левые», которые, находясь в правительстве, выполняют указание ЦК КПРФ.
– Вы меня неплохо знаете, – ответил я. – При всех своих недостатках я никогда не «ложился» ни под Горбачева, ни под вас. Что касается «левых» в правительстве, то они находятся в нем в личном качестве. Нужны примеры? Пожалуйста. Маслюков выступает против импичмента президенту, в то время как КПРФ занимает противоположную позицию. «Левые» в правительстве открыто предлагают незамедлительно ратифицировать в Государственной думе Договор по СНВ-2.
По-видимому, наибольшее впечатление на Бориса Николаевича произвели мои слова: «Позвольте, но Маслюков в моем и Черномырдина присутствии отказался от вашего предложения занять пост руководителя правительства. Если бы Маслюков выполнял, как вы говорите, волю своего ЦК, разве он не согласился бы возглавить кабинет и стать второй фигурой в государственной иерархии?»
– Неужели меня так неправильно информируют? – Президент поднял на меня тяжелые глаза, в которых отсвечивали недоумение и гнев.
Может быть, в свете этого эпизода читатель поймет, почему я не единожды вынужден был повторять: в случае если без моего согласия произойдут «изъятия» из правительства, уйду в отставку. В немалой степени такие повторы были связаны и с постоянно появляющимися в СМИ сообщениями со ссылкой на информированные источники о предстоящих заменах в правительстве.
Но в то время я надеялся, что президент играет самостоятельную роль и может противостоять таким козням.
Меня подозревали (и уж точно очень этого боялись) в «сращивании» с КПРФ, хотя стремления к такому стратегическому союзу не наблюдалось ни с одной стороны. Были контакты с руководителями КПРФ, во время которых происходил обмен мнениями главным образом о социальных и экономических проблемах. Со своей стороны коммунисты никогда не информировали меня – может быть, это и к лучшему, я абсолютно не упрекаю их в этом – о своих акциях, намерениях, планах, перспективах. Когда мною или моими коллегами высказывались пожелания «пропустить» или ускорить прохождение через Думу необходимых нам законопроектов, мы наперед знали: нам пойдут навстречу в том случае, если это не столкнется с узкопартийными интересами. Так было и тогда, когда мы просили отказаться от идеи импичмента президенту, так как затеянная кампания мешала правительству стабилизировать политическую ситуацию, что было крайне важно, ужесточала линию Кремля, что было крайне нежелательно.
Правда, и с моей стороны не проявлялась готовность положительно откликнуться на некоторые пожелания, высказываемые руководителями компартии, например о смещении с занимаемых постов А.Б. Чубайса – председателя правления РАО «ЕЭС» и Сергея Генералова – министра энергетики. У меня были другие соображения на сей счет. Поэтому, когда я пригласил Чубайса и попросил его отказаться от проведения политических совещаний его правых единомышленников в служебных помещениях РАО «ЕЭС», я действовал не по чьей-то указке, а стремился отдалить правительство и его структуры от политической борьбы. Хотел также, чтобы не «подставлялся» сам Чубайс – сильный и нужный менеджер. Такая
Был рад, что Чубайс согласился со мной и честно сдержал данное им слово.
Что касается Генералова, то, работая с ним в правительстве, убедился в том, что это способный человек, чувствующий сложную обстановку, понимающий суть стоящих перед министерством проблем и готовый решать их на профессиональном уровне.
Возглавляемый мною кабинет придерживался центристских или, точнее, левоцентристских взглядов, и это создавало почву для определенного сближения с левыми силами. Но оно могло произойти лишь в том случае, если бы компартия сделала упор на необходимость единства всех «государственников», патриотов, осознав и отразив в своих документах, что нет возврата к командно-административной модели общественного и экономического устройства, которая существовала, когда КПСС была у власти.
Страхи ложные
Вскоре после своего назначения я почувствовал, что окружение президента, с одной стороны, хотело, чтобы я находился на дистанции от Кремля, не участвовал в подготовке и принятии президентских решений, а с другой – опасалось моей самостоятельности. Это противоречило моим взглядам: я привык к «командной игре», но никогда не соглашался на роль «марионеточного деятеля».
С первых же дней в правительстве я подчеркивал (собственно, так же делал, будучи и директором СВР, и министром иностранных дел), что те или иные мероприятия кабинета либо обговорены с Ельциным, либо осуществляются после получения его санкции. Не всегда это соответствовало истине, часто потому, что президент оказывался малодоступен из-за своего физического состояния.
Такая линия вначале поддерживалась Ельциным. Он несколько раз звонил мне по телефону (часто подобные звонки приходились на ночное и раннее утреннее время) и говорил: «Больше берите ответственности на себя».
Я это делал, не переставая подчеркивать роль президента. Однако вскоре у Ельцина появились сомнения – его целенаправленно информировали о том, что я «веду свою партию».
Ничего у меня не получилось и со стремлением участвовать в обсуждениях, призванных найти оптимальные решения для президента, к сожалению все больше отходящего по состоянию здоровья от самостоятельного руководства страной. В октябре 1998 года я пригласил к себе Татьяну Дьяченко – дочь Бориса Николаевича, которая играла в «семье» роль скорее не идеолога-стратега, а исполнителя, так как больше, чем другие из окружения, имела к нему доступ и знала, когда можно у него подписать ту или иную бумагу или получить нужную резолюцию.
Мы встретились в моем кабинете в Доме правительства. У меня не было никакой предвзятости по отношению к ней. Я начал разговор со слов: «У нас с вами общая цель – сделать все, чтобы Борис Николаевич закончил свой конституционный срок в кресле президента. Досрочный его уход в нынешних условиях не соответствует интересам стабилизации обстановки в России. Давайте думать вместе, как этого достичь лучшим образом. Нужно думать и о тактике. Необходимо показать стране, миру, что президент работает бесперебойно и эффективно. Если вы разделяете сказанное мной и не сомневаетесь в моей искренности, то почему замкнулись в узком кругу? К тому же я не новичок в анализе ситуаций, прогнозных оценках, выработке вариантов».
– Да что вы, Евгений Максимович. Мы так вас уважаем.
К этому был сведен ответ на высказанные мною недоумение и предложение работать вместе. Так была захлопнута дверь, которую я пытался открыть. Мотивы могли быть только одни: окружение президента понимало, что не соглашусь играть в оркестре, дирижируемом олигархами.
Однако это было бы полбеды, если бы одновременно не стремились отдалить Ельцина от меня. Представляется, что «семья» делала так потому, что у нас с ней различные «группы крови», но еще и потому, что опасалась моих встреч с президентом, во время которых он мог получать реальную информацию, во многом не совпадавшую с оценками его окружения.