Встречи на Сретенке
Шрифт:
Потом Коншин повел Володьку к своим любимым художникам - к Нестерову, Серову, Коровину, Малявину и, конечно, к Врубелю. Но к "Плесу" они возвращались не раз.
На обратном пути Коншин больше помалкивал. Видно, думал о чем-то и только на Москворецком мосту сказал:
– Помнишь, говорил тебе, что разбрасывался в юности, ни черта не заканчивал? Сейчас такого не будет! И знаешь почему?
– улыбнулся он.
– Койки армейские заправлять обучен, да так, что с закрытыми глазами смогу, и без единой морщинки! Ерунда вроде, а с такой мелочи...
– Забыл другое, Леша...
– перебил Володька.
– Не забыл. Ты про войну, про то, что кровь из носа и прочее... Но началось-то с койки! Вот ходили мы с тобой по Третьяковке. Какие мастера! Сколько труда за каждый вещью! Знаешь, в институте филонить нельзя. Вкалывать надо! Иначе ни черта из нас не получится!
– Тебе хочется, чтоб получилось?
– усмехнулся Володька.
– Ни о чем таком не мечтаю. Я не честолюбив. Просто мужик должен знать свое дело и уметь его делать. Пока я ни черта не умею!
– Ты прав, - подтвердил Володька, подумав с горечью, что и он пока ничего еще не умеет, кроме как воевать. Вспомнил, как завидовал ребятам на фронте, которые имели за плечами не десятилетку, а техникум, какие-то конкретные знания и специальность.
– Володька, - остановил его голос Деева, но изменившийся, странный.
– Я звонить тебе хотел...
– В чем дело?
– обернулся к нему Володька и увидел бледное лицо.
– Левка умер...
– Что?!
– Володька оцепенел.
Они долго стояли молча друг против друга, не находя слов. Такое обычное и обыкновенное на войне - смерть - сейчас показалось не только нелепым, но почему-то очень и очень страшным. У Володьки пробежал озноб по телу. Он выдернул папиросу, жадно закурил и, только сделав несколько затяжек, глухо спросил: - Отчего... умер?
– Не знаю... Мне сейчас его сосед по дому сказал... Завтра похороны. Пойдешь?
– Конечно. Надо ведь.
– Да, надо...
– с трудом повторил Деев.
– Приходи к двенадцати в морг у Склифосовского... Сергею позвони.
У морга стояли несколько военных, пожилой мужчина с измученным лицом, наверно, Левкин отец, а чуть поодаль группа немолодых женщин, среди которых Володька узнал мать Тальянцева и его жену, с которой говорил совсем недавно... Он подошел к матери. Та узнала его, молча кивнула. Кивнула и жена Тальянцева... Спустя немного появились Деев на костылях и Сергей в военном...
На таких похоронах Володька не был с тридцать шестого года, и вся обстановка - молчавшие родные, ожидание гроба с покойником, сам морг, - все было тяжелым, гнетущим... Здесь смерть была событием, а не тем простым и обычным явлением, как на фронте.
Когда гроб вытащили из лифта, эта механизация показалась Володьке кощунственной, и смотреть, как открылись дверцы лифта, как появился там гроб, было страшнее, чем видеть раздетые до нижнего белья трупы под Ржевом. Гроб поставили на стол. Первой к нему бросилась мать и, склонившись, стала целовать сына. Отец стоял окаменев. Жена с сухими, широко раскрытыми глазами... Какие-то старушки, видать, дальние родственницы, крестились. Военные положили цветы. Деев сморщился и захлюпал носом, вспомнив, наверное, свои споры с Левкой...
Тальянцев лежал в военном, при всех орденах и медалях... Обострившееся лицо потемнело, и не было в нем покойницкого покоя. Оно было напряженным, страдальческим... Началась процедура прощания. Поцеловал Левку в лоб и Володька.
Хоронили Тальянцева на Пятницком кладбище... После того, как могилу засыпали, к Володьке подошла жена Тальянцева.
– Вы Левины товарищи по школе. Его мать приглашает вас... помянуть.
– У вас и так много народу, - отнекивался Володька.
– Да, конечно... Мы помянем его сами, - поддержал Володьку Сергей.
– Как хотите, - равнодушно сказала жена, добавив: - В армии не было у него настоящих друзей. Видно, и в школе...
– Ну зачем вы так?
– вспыхнул Володька.
– Простите... Но никто же не помог. Видели, гибнет человек, а никто... Что я могла? Только умолять. Просила не ехать его за этой... Нет, поехал. Вернулся и... застрелился.
– Застрелился?
– спросили они почти все разом.
– Да... Прятала я от него этот чертов пистолет, прятала, нашел-таки... она замолчала.
– Ну, пойду я, поминки эти еще...
– Мда...
– протянул Сергей, когда они остались втроем.
– Такого не ожидал.
– Ну что, Деев, перестал себя считать неудачником?
– спросил Володька.
– Иди ты... Ребята, а помянуть Левку надо. Пошли в бар? Муторно на душе, мочи нет...
– Не то слово... Нелепость это! Нелепость!
– воскликнул Сергей. Провоевать всю войну, остаться живым... И вот... Надрыв, потеря воли к жизни, перенапряжение? Что это?
– Есть и другое, - заметил Володька.
– Знаю, но это побочные причины, - отмахнулся Сергей.
– Может, в этой нелепости есть своя закономерность?
– Опять начал философствовать. Брось, Сергей, - остановил Деев.
– Не то все говорим! Пошли помянем, - он вытер глаза, и Володька снова удивился его чувствительности.
После похорон Володька до вечера бродил по улицам... Случившееся не укладывалось в голове. Он вспоминал встречи с Левкой, стараясь припомнить какие-то мелочи, которые могли дать повод ему предположить такой конец, но ничего не вспоминалось, да и был Левка довольно скрытен, особо о своих делах не распространялся.
Домой он пошел через черный ход, выходивший во двор. Пройдя ворота, сразу увидел натянутую волейбольную сетку и Витьку с мячом. Тот перебрасывался с пареньком лет четырнадцати, которого Володька не знал - либо тот был слишком мал, когда Володька уходил в армию, либо вообще новый жилец.
– Володь...
– крикнул Витька.
– Раздобыл все же...
– он хотел еще что-то сказать, видимо, предложить Володьке поиграть, но вовремя остановился.
– Вижу... Сегодня не до того мне, с похорон иду, а на днях, может, поиграем.
– Правильно, Володь, левую потренируешь, - обрадовался Витька.
– Ничего, скоро соберем команду, приедут ребята, - добавил он, кидая мяч своему партнеру.
Володька вошел в квартиру. Мать была уже дома. Он не хотел говорить ей о смерти Тальянцева, но она сразу углядела что-то в его лице.