Шрифт:
Вячеслав Леонидович Кондратьев
ВСТРЕЧИ НА СРЕТЕНКЕ
Повесть
Володька шел по Сретенке, по главной своей улице... Если считать по нумерации домов, то начиналась она от Сретенских ворот, но для Володьки - от Колхозной, бывшей Сухаревской площади, где когда-то, впрочем не так давно, возвышалась знаменитая Сухаревская башня. Слева на углу магазин одежды, до революции Миляева и Карташева, до сих нор так и называемый москвичами "миляй-карташев". За ним шел магазин спорттоваров, потом молочный. Напротив, на правой стороне улицы - большой гастроном, бывший торгсин, затем столовая, банк, а пройдя мимо Большого Сухаревского переулка, кинотеатр "Уран". Чуть наискосок от него Селиверстов переулок, где был небольшой, но уютный пивной бар... Вообще вся Сретенка полна была магазинов, больших и маленьких, многие из которых сейчас закрыты. На углу Малого Головина переулка в сороковом году построили новую школу, куда влилась старая Володькина с 1-й Мещанской. Дальше, ближе к Сретенским воротам, букинистический магазин, часто посещаемый Володькой в довоенные времена, ну, а еще дальше, в Колокольном переулке, Дзержинский райвоенкомат, учреждение, памятное и важное для всех ребят их района.
На Сретенке и в ее переулках жили многие Володькины одноклассники и однополчане по Дальнему Востоку. Поэтому он, как и в отпускные дни сорок второго года, шел по родной улице, приглядываясь к прохожим в смутной надежде кого-нибудь встретить. Шел к бульварному кольцу, чтобы сесть на "аннушку" и добраться до госпиталя, где лежал сейчас его школьный товарищ и
тезка Вовка Деев. Это было на второй день его возвращения в Москву из ивановского госпиталя - 27 мая сорок пятого года...
– Как ты думаешь, сколько народу угрохано в войну?
– спросил Володька, после того как поговорили они с Деевым о разных житейских мелочах.
– Миллионов пять... шесть, наверное...
– не сразу, а подумав, ответил тот.
– Да, не меньше...
– вздохнул Володька.
Они сидели на скамейке в госпитальном садике... По дорожкам гуляли выздоравливающие, многие на костылях. У Деева тоже костыли, прислоненные сейчас к скамейке...
– Я же, дурак, отсрочку имел... Когда война началась, перешел уже на четвертый, - сказал Деев, поступивший в архитектурный с первого захода в тридцать восьмом.
– Но как же, все в военкомат - на фронт хотим, ну и я тоже. В пехотное училище попал. Досталось. Характер мой знаешь, подчиняться терпеть не могу. За шесть месяцев четыре раза на "губу" гремел. Два - на "строгую". А там, известно, хлебец и водица, выйдешь - без ветра шатает... Кстати, Володька, твоя мать здорово меня своими письмами поддержала, да и посылки присылала. Поблагодари ее. Как выпишусь, зайду, конечно.
Володька покуривал и слушал Деева, прозванного в школе "кобылой" за длинное лицо и крупные зубы, которые часто скалил в смехе, тоже напоминавшем лошадиное ржание. А ржал он часто, подковыривая ребят и давая им разнообразные, не всегда остроумные, но всегда обидные клички, за что его не очень-то любили. Подковыривал он и Володьку, несмотря на дружбу, одну парту и шахматные матч-турниры, но тот особого внимания на это не обращал - такой уж у Деева характер, черт с ним...
– Знаешь, сколько раз они мне ногу резали?
– продолжал Деев.
– Четыре раза! Ранило меня в ступню, я и не переживал поначалу, думал, отваляюсь месяцок, и все. Но попал к бабе-хирургу, бывшему гинекологу, ну она, стервь, как следует операцию не сделала, и началась гангрена... Вот видишь.
– задрал он пустую штанину, - почти до самых... и оттяпали. Наверно, протез будет трудно приспособить. Да, и говорили мне, что в протезном институте на два года очередь...
Они немного помолчали, потом Деев спросил:
– Как на воле... в Москве?
– На воле?
– усмехнулся Володька.
– Шик-модерн! В коммерческих магазинах всего навалом, полно народу, берут и колбаску, и икорочку, и водочку, разумеется...
– Да ну? Откуда же у людей деньги?
– удивился Деев.
– Черт их знает, - пожал плечами Володька.
– И рестораны открыты, туда тоже по вечерам очереди.
– Засранцы тыловые! Спекулировали небось, гады, - выкатил глаза Деев и даже схватился за свой костыль.
– Я бы их...
Володька рассмеялся, вспомнив первые дни своего отпуска, когда его раздражали тыловые мужики в штатском и при галстучках.
– Чего смеешься?
– оборвал его Деев.
– Кого-то убивали, кого-то уродовали, а какая-то сволочь на войне наживалась. Гадство это!
– Он помолчал немного, потом спросил: - Ты-то хоть с деньгами вернулся?
– С какого приварка деньги-то? Половину аттестата матери высылал. На Новый год в госпитале просадил порядком. Тысячи две, наверно, есть, но это сейчас, браток, не деньги...
– Мда...
– протянул Деев.
– Особо не разгуляешься. Я, правда, кое-что привез, но тратиться не могу. Ты же знаешь, с отцом мы не в ладах, хочу самостоятельно жить. Вот сколько пенсии положат? Пенсия плюс стипендия. Проживу, как думаешь?
– Жив будешь, но ничего не захочешь, - ухмыльнулся Володька.
И тут Деев заржал, как ржал в школе, издеваясь над кем-нибудь, но сейчас он смеялся над собой, а потом сразу оборвал смех и нахмурился.
– Я по собственной дурости на передок угодил, - начал он после недолгого молчания.
– Из училища меня на Северо-Западный отправили, а фатер мой там начальником санотдела армии был, ну и пристроил меня при штабе, командиром комендантского взвода. Та припухаловка была после училища - рай небесный... Он задумался.
– Как же на передок оттуда?
– Тоже история вышла... Вот выпишусь, заберемся с тобой куда-нибудь, расскажу. На сухое горло не получится.
– Немного помолчав, спросил: - Из наших никого пока не видел?
– Нет... Еще настоящая демобилизация не началась. Но, наверно, скоро кто-нибудь появится.
– Если не на том свете уже, - скривил губы Деев.
– Да, вернутся не все...
– Володька сплюнул докуренную цигарку, затоптал окурок подошвой сапога.
– Но все-таки мы победили, Вовка. Понимаешь, победили!
– Да, победили, конечно... Но мы-то с тобой в двадцать пять годков инвалиды, - он взял костыль и начал что-то чертить на песке, которым были посыпаны дорожки госпитального садика.
– Но все-таки живые, - ударил Володька по последнему слову.
– А как жить будем, задумывался?
– с тоской в глазах спросил Деев.
– Тебе что, - сказал Володька, - пойдешь сразу на четвертый курс, а мне с первого начинать. Архитектурный - ауфвидерзеен, не гожусь с одной рукой... А куда идти, не знаю. Никуда что-то не тянет...
– Он ловко завернул левой рукой самокрутку и запалил.
– Опять засмолил, - отмахнулся от дыма Деев.
– А ты и на фронте не закурил?
– Нет. Водку, будь она проклята, трескать научился, а курить нет.
– Чего водку проклинаешь?
– улыбнулся Володька.
– Из-за нее на передовую и угодил, - сказал Деев, выругался, а потом вдруг повернул разговор: - Знаешь, что подумал? Наверно, больше мы потеряли? Помнишь, сколько под каждой деревенькой клали?
Володька втянул в себя густой махорочный дым, выдохнул и тихо ответил: