Шрифт:
Вячеслав Кондратьев
Искупить кровью
– А вообще-то, можно сказать, деревню дуриком взяли, - пробурчал рядовой Мачихин, после того как все отдышались, пришли малость в себя и заняли оборону на другом конце взятой ими деревни.
Карцев, именовавший себя ласково Костиком, ничего на это не ответил, либо ему было не до разговоров, либо согласен был с Мачихиным.
Но только что подошедший политрук, такой же почерневший, как и все они, в ободранной о колючие заграждения шинели, пропустить такого не смог.
–
– спросил строго, в упор.
– А так, - не смутившись, ответил Мачихин.
– Ежели по-честному, то живым мясом протолкнулись.
– А танки?!
– Ну, они подмогнули маленько, подавили фрицевские пулеметы...
– А наступательный порыв? А боевой дух?
– напирал политрук.
– Этого хватало, - не стал отрицать Мачихин и попросил закурить, но все же повторил свое: - Что ни говори, а дуриком...
– Замолчите, Мачихин!
– прикрикнул политрук.
– Это мы можем...
Политрук посмотрел на Мачихина. покачал головой, однако кисет с табачком все же вытащил, предложил и Карцеву. Все закурили... Курили молча, вдумчиво, глубоко затягиваясь легоньким табачком, которым, конечно, не удоволишься так, как нашенской моршанской махорочкой.
Прошедший бой казался сном - тяжелым, страшным, мучительным. Подробности не помнились. Бежали, падали, поднимались, снова падали и опять поднимались, крича что-то на ходу, и - если откровенно - совсем не надеялись достигнуть той небольшой деревеньки, на которую наступали, потому что как ни бежали, оставалась она очень далекой, и не верилось, что при таком вот смертном огне смогут приблизиться к ней для последнего рывка...
И вот - взяли все-таки. И сейчас пришел к ним если не покой, то все же какое-то успокоение. Курили, поглядывая на политрука, на его усталое, не по возрасту морщинистое лицо. Он делал короткие затяжки, и все видели, как подрагивают у него пальцы, держащие самокрутку, однако не осуждали - у всех не прошел еще противный мандраж, ведь такой бой осилили, и странно, что и политрук, и они сами остались живыми... И надо признать, политрук в бою после перебежек поднимался первым, крича истошным голосом "вперед, вперед!", перемежая эти слова матерком, которым, видать, пытался сбить страх и в себе, и в бойцах...
Докурив цигарку - уж пальцы начало жечь, - Карцев решил продолжить разговор, тем более вспомнил он, как в кадровой ходили они на учениях в наступление за огневым валом, подавив условного противника артогнем. Совсем непохоже на сегодняшнее, с одним "ура" и без единого артиллерийского выстрела.
– На одном порыве, товарищ политрук, далеко мы не уедем.
Не успел политрук и ответить, как опять Мачихин выступил:
– Ежели у каждой деревеньки столько класть будем, не дотопаем до Берлина.
– Прекратите, Мачихин, - уже устало отмахнулся политрук, на что тот с усмешечкой:
– Прекратить, это мы завсегда можем, - и отошел на шаг.
– Ты, философ, на больную мозоль не наступай, без тебя тошно, - бросил Карцев.
Политрук на "философа" усмехнулся и спросил Мачихина:
– Вы кем на гражданке были?
– Счетоводом колхозным. А что?
– Да ты большой начальник, оказывается, - натужно рассмеялся Карцев.
– Не завидую вашему председателю, Мачихин, - покачал головой политрук.
– Вот что.
– О пустяках болтаем, - проворчал Мачихин.
– Вы бы назад, на поле взглянули.
А они и говорили о пустяках, чтоб не думать, чтоб почувствовать себя живыми, и слова Мачихина заставили передернуться политрука, а Костик, не выдержав, тихо выматерился:
– Да иди ты, Мачихин...
Политрук опять вытащил кисет и молча стал завертывать цигарку, а Карцев, чтоб стряхнуть с себя муть от слов Мачихина, спросил:
– Товарищ политрук, может, пошарить по избам фрицевским? Авось найдется чего? Кухню же раньше ночи не привезут.
– Опомнился... Другие взвода уж шарят небось, - повернулся к ним Мачихин.
– Ротному доложитесь, Карцев. Если разрешит - валяйте.
– Есть, - живо ответил Костик, которому невмоготу было стоять без действия.
Ротного нашел он на другом конце деревни. Тот стоял за уцелевшей избой и назначал из кадровых сержантов взводных, а из рядовых - отделенных. Заметив Карцева, ротный сам подозвал его.
– Слушайте. Карцев, назначаю вас командиром первого отделения в ваш взвод.
– Разрешите отказаться, командир. Не гожусь я в начальники. Вот я просил вас в связные к себе взять, так не взяли...
– Вы же блатняга, Карцев.
– Да нет, командир, рабочий класс я, на "Калибре" работал, ну а приблатненный малость, поскольку из Марьиной, известной вам, рощи.
– А почему в командиры не хотите?
– Разрешите при вас... Земляки же мы, - не стал особо распространяться Костик, и ротный кивнул головой.
Карцев попросил разрешения поискать у фрицев жратвы и курева, на что ротный тоже кивнул. И у него небось живот подвело, не шибко на марше командиров доппайком баловали, с одной кухни пшенку лопали, подумал Карцев.
Проходя мимо бойцов, среди которых стоял и опекаемый им еще с формирования Женя Комов, худенький мальчик с карими, чуть навыкате глазами и припухлым детским ртом, прозванный "фитилем" и неизвестно, каким макаром попавший в армию, потому как на вид больше семнадцати ему не дать, Костик на ходу кинул:
– Ну как. мальчиша? Вроде не дрейфил? Видал я, не отставал ты в цепи, и улыбнулся ободряюще.
Комов поднял широко раскрытые глаза, в которых стоял еще не остывший ужас, и словно бы не понял слов Карцева. Но когда хлопнул его Костик по плечу, Комов пробормотал: