Встречи с песней
Шрифт:
Людмила Владимировна, старшая сестра поэта, встречает нас на балконе. Она показывает, как удобней протянуть на третий этаж провод микрофона. Поднимаемся в квартиру, где часто бывал Маяковский. Здесь, в родной семье, он отдыхал.
А вот и Александра Алексеевна, маленькая, седая, приветливая, с тихим, ласковым голосом, мать, вынянчившая и воспитавшая поэта-гиганта. Ей уже за восемьдесят лет.
По радио передают грузинские песни, и разговор у нас совершенно естественно завязывается о Грузии, где прошло детство Маяковского, о песне.
— Мы жили тогда в селении Багдади, — вспоминает Александра Алексеевна. — Это очень красивое место, кругом горы, внизу шумит река Ханис-Цхали, синее небо, тополя. Во всем селении только одна наша семья была русской, а все соседи — грузины. Жили мы душа в душу. Мой муж, Владимир Константинович, служил лесничим. Потомок запорожских сечевиков, он был высокого роста, широкоплеч, с голосом удивительной силы. Все это передалось и Володе. У нас в семье часто говорили об Украине, ее истории, литературе. Муж очень гордился тем, что был родом из запорожцев. Он хорошо знал и украинский, и грузинский языки. Дети — Оля и Володя — тоже говорили по-грузински.
На Кавказе ведь очень любят песни. Соберутся за столом и поют. Муж знал много песен и русских, и грузинских, и украинских. Он пел в лесу, дома, на лошади...
Вот я услышала сейчас по радио грузинскую песню «Сулико» и сразу вспомнила Багдади. Вечер. Шумит река. Муж возвратился с работы и сидит на ступеньках балкона, у него на коленях Оля и Володя. Он обнял детей за плечи, и они втроем поют. Какие песни пели? «Есть на Волге утес», «Укажи мне такую обитель», «Как ныне сбирается вещий Олег», «Баламутэ, выйди з хаты», «Засвистали козаченьки», «Реве тай стогне Днипр широкий», «Сулико». Очень муж любил читать вслух стихи Шевченко...
Александра Алексеевна оживляется, в ее черных глазах зажигаются искорки нежности.
— У нас часто собирались гости, и они всегда просили маленького Володю петь и читать стихи. А чтецом он был с четырех лет. Читал Лермонтова, Пушкина, Некрасова. Гостей не стеснялся, хотя сам был чуть повыше стола.
Помню, держался за платье, потом научился читать — и вдруг как-то сразу повзрослел. Я не заметила, как и вырос. А когда поступил в гимназию, его увлекли уже другие дела.
Песни он любил, но совершенно не выносил слащавых и пошлых романсов. А песни народные — русские, грузинские, революционные — любил и пел сам. В дни революции 1905 года он вместе с товарищами по гимназии разучивал по-грузински «Варшавянку», «Смело, товарищи, в ногу».
Многим казалось, что Володя рос грубым, нелюдимым, а ведь он был добрый и нежный. Вот я прожила уже восемьдесят с лишним лет и постоянно думаю, какое доброе у него было сердце! Он рос без отца, рано начал зарабатывать, и его воспитание лежало на мне. Я с ним всегда разговаривала ласково. Лаской он платил и мне. Когда мы переехали в Москву, Володе было четырнадцать лет. Он уже дружил со студентами. У нас в квартире жил студент консерватории Николай Хлестов. Володя всегда просил его:
— Ну, Коля, спой мне: «О, дайте, дайте мне свободу...». Очень он любил арию князя Игоря.
А когда Володя уходил из дому, он часто напевал:
Плохой тот мельник должен быть, Кто дома вечно хочет жить, Все дома, все дома...Александра Алексеевна смотрит на портрет сына, где он снят веселый, улыбающийся, с черной собакой на руках, и говорит негромко:
— Он был хороший сын...
«ПИСЬМО МАТЕРИ»
Белопалубный красавец-корабль «Сергей Есенин» по синей Оке держит путь на родину поэта — в село Константиново. С Шурой Есениной, младшей сестрой поэта, мы стоим на верхней палубе и любуемся рязанскими раздольями.
Я люблю над покосной стоянкою Слушать вечером гуд комаров. А как гаркнут ребята тальянкою, Выйдут девки плясать у костров! —вспоминает Шура юношеские стихи брата.
— Вот здесь, на этих просторах, и протекало детство Сергея, — рассказывает она, — эти места имел он в виду, когда писал:
Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий...Особенно хороша у нас сенокосная пора! Нигде так весело не отдыхают, как на сенокосе, хотя минуты отдыха и коротки, но усталь нигде не проходит так быстро. А работали с песнями!
Вот она и подошла, моя тема — о песне! Расспрашиваю Шуру: какие же песни пелись тогда у них на селе, кто учил их песням?
— У нас вся семья любила петь, а мать была завзятая певунья, песен она знала бессчетное количество! Отец мальчиком пел в церковном хоре. У него был, хотя и слабый, но очень приятный тенор. Больше всего я любила, когда он запевал: «Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой...».
И Шура негромко напевает мелодию той песни.
— Слова из этой песни у Сергея вошли в «Поэму о 36».
...Шуру я знаю с четырнадцати лет. Есенин жил тогда в Москве недалеко от консерватории, в Брюсовском переулке, под самыми небесами. Он только что вернулся с Кавказа, привез поэму и новые стихи. Мы с Всеволодом Ивановым и Сергеем Буданцевым, друзьями Есенина, как-то пришли к нему в гости. Нас встретила тоненькая, стройная девушка с пепельными косами. Младшая сестра Есенина, Шура, похожа на брата: те же русые волосы, светлые глаза, девичья несмелость в улыбке.
— А где же Сергей?
— Ушел гулять...
— Значит, не скоро вернется, — определяем мы. На прогулках обычно Есенин работает. Бродит по переулкам в одиночестве и сочиняет. А сегодня вечер особенно хорош!
Друзья идут разыскивать Есенина, а меня оставляют с Шурой:
— Придет Сергей, не отпускай!
Шура недавно приехала из деревни. Она сидит на диване и что-то вышивает. Она вспоминает о золотой рязанской осени, о снежной зиме, о веселых святках, когда Сергей приезжал на каникулы с праздничными подарками.
— А как он проводил время дома? — интересуюсь я.