Встречи с песней
Шрифт:
А песня та была — «Уж я золото хороню, хороню...». Вот почему я так взволнован сейчас. Эта русская народная песня всегда вызывает у меня слезы. Слезы радости и глубокой благодарности советскому народу...
КОГДА Я СЛЫШУ ПЕСНЮ «ЖУРАВЛИ»
Дагестан — страна гор. Вечные снега. Острые, как кинжал, недоступные скалы, со всех сторон обдуваемые
Жители Ботлиха, одного из высокогорных районов республики, незадолго до войны выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета страны Георгия Байдукова — знаменитого летчика, друга и сподвижника Валерия Чкалова. Они пригласили Байдукова прилететь в гости. Была подготовлена площадка. Здесь еще никогда не садился ни один самолет.
И вот «джигит неба» летит на встречу со своими избирателями. Я лечу вторым пилотом и доверенным лицом. Где-то внизу, под крылом самолета, аулы Гуниб и Хунзах, буйный Терек, воспетый Лермонтовым, реки Сулак, Самур и Ахтычай. Дымные водопады низвергаются в глухие пропасти. Реки Дагестана таят в себе невиданные запасы гидроэнергии. Обо всем этом надо знать депутату.
Байдуков напряженно вглядывается в незнакомую местность, где ему впервые придется сажать самолет. Уже видны горы Аварии.
Вдалеке показался аул и посадочная площадка размером с ладонь. В конце ее — груда камней. Непредвиденное препятствие. Посадить крылатую машину на этот «аэродром» непросто. С одной стороны — камни, с другой — сакли аула.
По плато вскачь носятся всадники, с ликованием встречающие своего знатного гостя. Прилет Байдукова — событие на весь район. На праздник прибыли представители соседних аулов. Много стариков. Они еще никогда в жизни не видели самолета вблизи.
Положение драматическое: самолет кружит над аулом, над площадкой, Байдуков раздумывает, как поступить. Против ветра посадка невозможна, если садиться с боковым ветром, поперек площадки, при неудаче можно снести шасси. Джигиту это совсем не к лицу! Улететь обратно? Конечно, нет! Придется сажать поперек.
Последний круг, разворот, площадка все ближе, ближе... Посадка мастерская! Приземляемся. Самолет останавливается у самого края бездонного обрыва, окутанный облаком пыли. Где-то далеко внизу, в туманной глубине ущелья, расправив крылья, величественно плавают орлы. Выбираемся на крыло.
Со стороны аула с криками восторга мчится кавалькада всадников, выполняя на полном скаку лихую джигитовку. Впереди в папахе и в синей черкеске с серебряными газырями, с развернутыми за спиною белыми крыльями башлыка и пионерским галстуком на шее скачет на золотистом скакуне юный всадник. Его смуглое лицо сияет счастьем. Вот она, невиданная птица! Совсем рядом! С седла ее можно даже потрогать рукой. Мальчуган гарцует на скакуне у самолета, и алый галстук переливчато вьется на ветру. Юный джигит не знает, как достойней выразить свою радость.
Потом был митинг. Играла музыка. Плясали лезгинку.
С того дня и завязалась у нас дружба с пионером из дагестанского аула. Он любил стихи и песни. На память о нашей встрече я подарил ему свою книгу с автографом.
Когда мы улетали домой, в Москву, и наш самолет пологими кругами набирал над аулом высоту, я через борт долго наблюдал за своим новым другом. Взобравшись на острый выступ скалы, он прощально размахивал над головой то папахой, то красным пионерским галстуком. Его синяя черкеска отчетливо выделялась на светлокаменной скале.
И мне почудилось, что я стою рядом с ним на той скале и провожаю уходящий в поднебесную высь серебряный самолет. Крылья его становятся все меньше и меньше, и он уже похож на затерявшуюся в необъятном небе легкую птицу...
С тех давних пор много раз пролетали птицы над горным аулом: осенью — с севера на теплый юг, весной обратно — с юга к родным гнездам.
И вот однажды в Москве, на проспекте Калинина, я совсем нечаянно повстречал своего дагестанского друга. Мы оба обрадовались встрече. Друг был счастлив, он держал в руках книгу.
— И у меня вот вышла новая книга! Теперь и я могу отдать свой долг...
Вынув перо и не говоря больше ни слова, друг тут же на улице написал на титульном листе своей книги:
«Моему дорогому Ивану Рахилло — с давней и верной дагестанской любовью. Расул Гамзатов».
Этот эпизод вспоминается мне всякий раз, когда я слышу песню «Журавли»:
Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей, Не в землю эту полегли когда-то, А превратились в белых журавлей. Они до сей поры с времен тех дальних Летят и подают нам голоса. Не потому ль так часто и печально Мы замолкаем, глядя в небеса?..Стихи этой прекрасной, удивительно задушевной песни сочинил тот мальчуган с которым мы встречались еще до войны в далеком дагестанском ауле. А музыку написал композитор Ян Френкель.
Летит, летит по небу клин усталый — Мои друзья былые и родня. И в их строю есть промежуток малый — Быть может, это место для меня...И снова припомнилось мне то утро. Белая скала. На скале мальчуган в синей черкеске. Наверное он уже тогда летел в своем горячем воображении на том самолете, похожем на одинокую птицу.
Настанет день, и с журавлиной стаей Я поплыву в такой же сизой мгле, Из-под небес по-птичьи окликая Всех вас, кого оставил на земле...«ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС»
Каждый раз, когда я слышу «Школьный вальс» Дунаевского, мне неизменно вспоминается один далекий предвесенний вечер.
...Вечер полон звезд. Их таинственный свет незримо струится на землю, на заснеженные поля, и снег, чудится, в сиреневых сумерках тоже светится. В широких розвальнях я отвожу на станцию к московскому поезду народного артиста, солиста Большого театра, «его величество», как величали мы прославленного певца в нашей писательской коммуне, где за вечерним чаем Вересаев читал ему свои записки о Пушкине, а Новиков-Прибой — отрывки из еще неопубликованного романа «Цусима».