Встречи
Шрифт:
В те далекие годы, когда он вместе с Береговым шагал в курсантской колонне по дорогам Полтавщины в поисках банды Беленького, все было гораздо проще. На плече висела винтовка, пояс оттягивал кожаный подсумок, набитый патронами, а за спиной, в вещевом мешке, в такт мерным шагам постукивал котелок.
Мысли уносятся в давнее прошлое, вновь возвращаются к заботам дня. Он снова вспоминает свой последний приезд в Москву, темные улицы, большую квартиру, грустные глаза Татьяны.
Нет, себя не обмануть. Тревожное чувство не оставляет его. Да, черт побери. Рыкачев прав - он молод, и у него есть ошибки.
Возможно, спор с Рыкачевым и есть проверка всей его жизни? Еще есть время понять. Выигрыш или проигрыш? Таковы ставки в их споре. Выигрывается сражение - успех, проигрывается - гибель десятков тысяч жизней, новая затяжка войны.
Риск!.. Что было бы на Северо-Западном, если бы он растянул войска? Немцы прошли бы, как вода сквозь решето. Но он боролся, доказывал, убеждал - «везде силен не будешь». Надо наносить удары, чтобы противник считал, что у тебя больше сил, чем на самом деле.
Своя земля!.. Она помогает, как стены родного дома.
Победа нужна! Но не менее важна и цена, которая за нее заплачена. Так ли уж важно Рыкачеву, какой ценой он победит?
Может быть, это и есть главное в их споре!
Почему он тогда не спросил Ольгу Михайловну?.. Она умная, помогла бы разобраться в Рыкачеве. Впрочем, жены всегда пристрастны…
Доверие!.. Вспомнил… Именно о доверии говорил Фрунзе.
Береговой, несомненно, поднимется… А Рыкачев?.. Он-то старается заглянуть далеко-далеко - в историю. Какое крылатое выражение: «История рассудит». Нет, их рассудит сражение…
Темная, беззвездная ночь за окном… Чирская! Почему там оказалась танковая дивизия СС? А что, если Вейхс соберет именно в районе Чирской свои резервы? Это вполне возможно. Ведь Паулюс наверняка считает, что со Сталинградом покончено.
Как он устал, как дьявольски устал и не может сосредоточиться на чем-нибудь одном. Заснуть! Нужно заснуть… Обязательно заснуть…
Когда же наконец он напишет письмо Виктору?..
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Утро последнего дня перед наступлением Ватутин провел в штабе Коробова. Надо было в последний раз проверить, все ли командиры частей армии, наносящей главный удар, уяснили свою боевую задачу, договорились ли о полном взаимодействии, обеспечены ли части боеприпасами.
Коробов вел совещание командиров и замполитов деловито: коротко, не тратя лишних слов, спрашивая каждого о том, как подготовились к наступлению его части.
Ватутин с напряженным вниманием слушал доклады комдивов, иногда одним-двумя меткими вопросами определяя, что и у кого не вполне додумано, не доделано, не уточнено.
Сидя рядом с Коробовым и слушая доклады, то подробные и витиеватые, то суховатые и лаконичные, он оглядывал расположившихся вокруг командиров. Это были уже немолодые люди, за плечами у них были и гражданская война, и долгие годы партийной работы в армии, и Халхин-Гол, и тяготы первого года этой суровой войны.
Но сейчас с каким-то особенным вниманием он смотрел
Вот, склонившись над планшетом, что-то быстро записывает полковник Яковлев - командир артбригады. Иногда он вскидывает кверху свое острое, отмеченное редкими крупными рябинками лицо и сосредоточенно глядит на Коробова немигающим взглядом. Рядом с ним удобно расположился на скамейке командир кавалерийского корпуса генерал Свирщевский. Он откинул полы расстегнутой шинели, разложил перед собой на табуретке карту и каждый раз, когда Коробов называет тот или иной населенный пункт, наклоняется над ней, не спеша постукивая карандашом. Весь его облик выражает спокойствие и неторопливость.
Ватутин вспомнил, как однажды на маневрах под Минском Свирщевский попал в трудное положение. Ну и горячился же он тогда - сердился, волновался, весь кипел!.. А теперь и не узнаешь человека, видно, научился сдержанности!
Ближе к дверям сидят два полковника - командиры стрелковых дивизий Чураев и Федоров. Федоров еще недавно командовал полком в Сталинграде, а сейчас во главе новой сформированной дивизии только что прибыл на Юго-Западный фронт. Ну, ну, посмотрим, как-то покажет он себя на новом месте. Ну, а Чураев, этот Чураев… Впрочем, Коробов уверяет, будто он здорово подтянулся и прекрасно провел последние учения. Предположим… Во всяком случае, если не на Чураева, то на Коробова положиться можно.
В самом углу блиндажа, откинувшись к стенке, сидит Береговой. Лицо у него напряженное, озабоченное; он часто искоса поглядывает на Ватутина и сразу же отворачивается, как будто боится встретиться с ним глазами.
Ватутин уже несколько раз наталкивался на его беспокойный вопросительный взгляд. «Вот такое же было у него лицо, - думает он, невольно улыбаясь, - в Полтавской школе, на занятиях по тактике». И чтобы успокоить Берегового, он издали одобрительно кивает ему головой и круто поворачивается к Коробову.
Коробов дает командирам последние указания. Его крупная изжелта-седая голова и широкие костистые плечи склонились над картой, большие руки движутся уверенно и деловито. Когда, обсуждая что-то с полковником Чураевым, он закрывает своей тяжелой ладонью какой-то участок карты, кажется, что вот точно так же - неторопливо, обдуманно и прочно - займет он те километры земли, которые сейчас сеткой условных обозначений лежат у него под рукой.
За недолгое время совместной работы Ватутин оценил в Коробове трезвый ум, спокойствие и твердость, умение рисковать, его готовность просто и щедро отдавать делу все свои силы без остатка.
– Нет ли у вас еще замечаний, товарищ командующий?
– обращается Коробов к Ватутину.
– Нет, - отвечает Ватутин, подымаясь с места.
– Все уже как будто сказано, Михаил Иванович. Я добавлю всего несколько слов.
Он поднялся и обвел взглядом командиров. В блиндаже стало тихо. Каждый ждал последнего, напутственного слова командующего фронтом.
– Я, товарищи, не буду вас агитировать, - с легкой усмешкой сказал Ватутин.
– Вы все здесь люди опытные, сами большие начальники. Я буду следить за успехами каждого из вас. Если будет трудно, сделаю все, чтобы помочь. Но помните: нам много дано, с нас много и спросится.