Встречи
Шрифт:
Увидев машину и разглядев в ней генерала, он быстро подошел, одергивая туго подпоясанный полушубок.
– Здесь дорога закрыта, товарищ генерал, - сказал он, отдав торопливое приветствие.
– Одна мина на другой. Вторые сутки мучаемся…
Ватутин взглянул на рябоватое, в синих точках лицо лейтенанта и покачал головой.
– А как глаза-то остались целы?..
– Успел прикрыть рукавом, товарищ генерал, - сказал лейтенант, и его обветренное лицо, покрытое множеством мелких морщинок, сразу как-то потеплело.
– Повезло, - улыбнулся Ватутин.
–
– Изредка можно, - серьезно ответил лейтенант.
– Вы из какой части?
– Полка Дзюбы…
– Ах, вот как!
– Ватутин вдруг вспомнил о Павле и молча сидел, вглядываясь в дорогу за щитом. Там, вдалеке, маячили саперы.
– Ваши люди?
– Мои, товарищ генерал.
Ватутин улыбнулся.
– А меня знаете?
Лейтенант нагнулся к машине и как-то весело ответил:
– Знаю, товарищ генерал. Вы наш командующий. К Павлу приходили!..
– А где Павел?
Лейтенант указал вдоль дороги, за щит.
– Вот он! Видите, мину за обочину бросил. Это и есть Павел.
К машине быстро подошел Семенчук, который посовещался с командиром охраны и начальником радиостанции.
– Товарищ командующий, разрешите повернуть назад?
– Поворачивайте!
– сказал Ватутин и опять взглянул туда, где на белом снегу двигались черные точки. Какая из них - Павел?
Машины быстро развернулись и пошли в объезд другой, намеченной Семенчуком дорогой…
Подставив лицо холодному ветру, Ватутин думал о своей семье… Как разбросала ее война… Смертельно ранен Афанасий, навряд ли выживет… Далеко от него и Татьяна, и Лена… Большая была семья, да вот рассеялась по свету… Война есть война, и никто из них, братьев Ватутиных, от нее прятаться не будет… Не время сидеть на печке. Да, в прошлом их, братьев, многое разделяло. И расстояние, и положение, и круг интересов, которыми они жили все эти годы. Но именно сейчас он почувствовал, что нити, которые их связывали, стали, как никогда, крепкими…
Вдруг внезапно и неожиданно отчетливо он представил себе Павла, который, сутулясь, держа в руках щуп, медленно идет вдоль дороги. Тяжелые испытания не кончились. Придет время - и война останется в прошлом, а саперам еще долго надо будет трудиться. Снимать и снимать мины… Снимать и снимать…
На обочине дороги сидел раненый боец. Большой, видно, путь он уже прошел и присел немного передохнуть, дать отдых раненой ноге, перетянутой ниже колена побуревшим от крови бинтом.
Зажав в кулаке кисет, боец медленно раскуривал самокрутку, прикрывая огонек ладонями от степного ветра. Взглянув на него, Ватутин вдруг вспомнил, что так и не послал Павлу обещанного табачка…
Р А С С К А З Ы
Сиваш!.. Гнилое море!.. Бездонные топи!..
Когда мой дед рассказывает о Перекопе, его лицо молодеет; мысленно он вновь стоит на берегу залива и всматривается вдаль, где в мареве тают очертания Литовского полуострова.
Чонгарский мост… Сивашский мост… Армянский базар… Караджанайский мыс… Юшунь… Для деда все эти названия полны затаенного смысла. И когда я смотрю на старую фотографию, на которой он изображен молодым, лет двадцати, в изодранной шинели, опирающимся обеими руками на эфес кавалерийской шашки, я как-то не могу поверить в то, что этот крепыш, веселый парень и есть мой дед. А когда он начинает предаваться воспоминаниям, я невольно перевожу взгляд на фотографию, и тогда мне кажется, что и сам переношусь в ту, давнюю эпоху, - и как бы оживает молодой боец, уверенным движением поправляет саблю и весело кричит:
– А ну, Алешка!.. Вперед!.. Штурмуй Перекоп!..
Моему деду уже под восемьдесят. Но он сохранил память, зрение его остро, и ходит он без палочки… И я не знаю - седой ли он, потому что каждый месяц он бреет голову в парикмахерской, и розовая кожа на его голове кажется такой отполированной, что отражаются солнечные блики.
И хотя я уже имею взрослых детей, для деда я все еще Алешка, малый.
Он участник двух войн - гражданской и Отечественной и ему есть о чем вспомнить и о чем рассказать.
Вот я и записал несколько рассказов моего деда Никифора Антоновича Круглова, политрука 15-й стрелковой дивизии, преодолевшей Сиваш в ноябрьские дни давнего двадцатого года.
Подумать только, сколько лет прошло! Праздновали мы третью годовщину октября… Да, третью… В двадцатом… И застал нас этот день у Перекопа… Врангель засел в Крыму и думал, что мы его оттуда не выкурим. А за зиму он наберется сил, да как начнет наступать, так до Москвы и докатит…
Перекоп врангелевцы укрепили сильно. Над нашими позициями летали их «фарманы», разбрасывали листовки. А там писалось, что белые отошли в Крым по «стратегическим соображениям». Мы-то знали, сколько врангелевцев полегло в Северной Таврии. А сколько их сдалось! На соседнем участке поднял руки целый батальон дроздовской дивизии. А эта дивизия состояла почти из одних офицеров…
На фотографии я еще одет молодцом. Посмотрел бы ты на меня, когда мы на берег Сиваша вышли. Левая нога в разодранном лапте, правая в ботинке, - в подошве дыра - во!..
А ели мы баланду. Если кто найдет щепотку махорки, так всему взводу праздник. А спи - где хочешь. Хоть на берегу, хоть окоп себе в мерзлой земле выкапывай. В Строгановке, где мы остановились, во всех хатах не продыхнуть. Бойцы спят вповалку. Кричат во сне, от маяты кости ломит.
Я прикорнул в сенях крайней хаты, где наша рота расположилась, ждал, когда кого-нибудь вызовут, - всякие дела возникали по ночам: то обоз разгружать, то в карауле кто-нибудь заболевал, на подменку брали.