Встречный марш
Шрифт:
И женщины у них тоже необычные. Я сделал несколько портретов Ирины Владимировны, невесты герцога Лейхтенбергского и, как поговаривают, будущей великой княгини Болгарии. Как она не похожа на наших девиц, которые упали бы в обморок при виде того, что довелось пережить ей! И в то же время она удивительно прекрасна и женственна. Словом, идеал, к которому должны стремиться все представительницы прекрасного пола.
И что интересно — общаясь с Ириной, некоторые наши современницы изменились, да так, что их теперь трудно отличить от женщин Югороссии. Пример у меня перед глазами. Это внучка нашего поэта Александра Сергеевича Пушкина и Мерседес — сеньорита, дочь испанского негоцианта, убитого в Константинополе во время резни
И Ольга Пушкина, совсем еще юная девушка, тоже влюбилась в одного из югороссов. Какая у них чистая и светлая любовь! Мой новый приятель, Александр Васильевич Тамбовцев, дал мне почитать книжку неизвестного мне писателя Александра Грина «Алые паруса». Удивительная книга. И как Ольга похожа на главную героиню, девушку по имени Ассоль! Правда, на ту, которая дождалась все-таки своего капитана Грея. Под впечатлением этой книги я нарисовал картину, на которой юная и воздушная Ольга стоит на берегу моря и вглядывается в даль, ожидая корабля, на котором к ней приплывет ее возлюбленный. Если у Ольги с Игорем Синицыным будет все хорошо и дело дойдет до свадьбы — а я в этом не сомневаюсь, то эту картину я подарю новобрачным.
Иногда я встречаю в госпитале МЧС знаменитого врача-хирурга Николая Ивановича Пирогова. Он приехал в Константинополь на пару дней, но остался здесь надолго. По секрету он сказал мне, что узнал за считанные дни от медиков из госпиталя столько, сколько не узнал за всю предшествующую врачебную практику. Он даже помолодел, несмотря на то что работы в госпитале непочатый край.
Дело в том, что русские войска и сводный механизированный батальон Югороссии под командованием полковника Бережного сейчас добивают турок в европейской части бывшей Османской империи. Я видел, как уходил в бой батальон Бережного. Весьма впечатляющее зрелище. Особенно потрясли меня их бронированные машины на широких стальных гусеницах и на больших каучуковых колесах. Это настоящие колесницы смерти — быстрые, вооруженные мощным оружием и неуязвимые. Я понял, что туркам не выдержать удара этой грозной силы — их просто сметут с лица земли.
Александр Васильевич Тамбовцев шепнул мне, что в арсенале армии Югороссии есть и более страшные «изделия уральских мастеров». Боже мой, что же это такое? У меня даже не хватает фантазии представить, как они могут выглядеть. Я понял, что югороссы, если бы они захотели этого, могли бы завоевать всю Европу. А может быть, и весь мир…
Турки, впрочем, сопротивлялись отчаянно. Они дрались до последней возможности, зная, что им не будет пощады за то, что они натворили в Болгарии. Турки цепляются за каждую удобную позицию. Они с самого начала готовились воевать именно от обороны, рассчитывая продержаться до тех пор, пока в конфликт не вмешаются страны Европы. Русская армия штурмовала Балканские перевалы, и мы уже знали, что на помощь туркам никто не придет. Слишком велики были их зверства, и слишком страшно было вступать в конфликт с югороссами, которые одним ударом с воздуха способны испепелить целые армии.
Но все равно у нас было много раненых, причем большинство из них нуждались в срочной медицинской помощи. Медики госпиталя МЧС работали не покладая рук. Я как их бывший пациент знал, что большинство раненых, которые в наших госпиталях давно бы умерли, в госпитале югороссов будут спасены.
Чтобы поддержать страдальцев, проливших кровь за освобождение Болгарии, я выделял время, чтобы побывать в палатах и утешить наших раненых солдат и офицеров. Я рассказывал им о том, как сам не так давно,
Раненые, слушая мои рассказы, сразу же становились бодрее. И действительно, искусство медиков югороссов и лекарства творили чудеса. Люди быстро шли на поправку, смертных случаев почти не было, и наши раненые были готовы молиться на своих спасителей.
Здесь, в госпитале МЧС, я встретил еще одного интересного человека. Звали его Андрей Желябов. Как мне рассказал по секрету всезнающий Александр Васильевич Тамбовцев, этот молодой человек в России был арестован за участие в тайном обществе, целью которого было свержение самодержавия. Я издали видел, как господин Тамбовцев несколько раз беседовал с Желябовым, что-то ему объясняя. Молодой нигилист иногда соглашался с Александром Васильевичем, но чаще всего начинал с ним спорить. Говорят, что в спорах рождается истина, если, конечно, оппоненты спорят не из чистого упрямства. А спорить с господином Тамбовцевым из упрямства просто бесполезно. Человек он поживший, много повидавший, так что непримиримо поначалу настроенный Желябов к концу разговора переходил на точку зрения Александра Васильевича.
Сейчас, когда раненых поступало много и каждый человек был на счету, Андрей Желябов выразил желание поработать санитаром в госпитале. Он взялся за незнакомое для него дело с горячностью и старательностью. Надо сказать, что работы было очень много, и даже такой богатырь, как он, к концу дня буквально падал с ног от усталости. Но Желябов — упрямый человек. Немного отдохнув, он снова шел в палаты к раненым, чтобы помогать санитарам переносить больных на носилках, укладывать на операционный стол. А в редкие свободные минуты он беседовал с ранеными и писал под диктовку послания на родину. Каждый день из Константинополя в Одессу уходил пароход, который увозил выздоравливающих раненых и гражданских пассажиров. Заодно он прихватывал и почту.
Андрей Желябов терпеливо писал нехитрые послания наших раненых солдатиков из далекого Константинополя своим близким. В них российские воины помимо обычных поклонов всей родне рассказывали о далекой стране Болгарии, о ее жителях, которые перенесли ужасные страдания от «безбожных агарян», и о чудесных докторах, которые спасли их от смерти.
Часто после того, как послание было написано, начинался разговор о жизни, о нелегком крестьянском труде, о родных селах, куда раненые надеялись вернуться после войны, конец которой уже был виден.
А сегодня я и сам поговорил с Андреем Желябовым. Раненых в этот день было мало — наверное, на фронте наступило затишье. Выкроив часок, я решил посидеть в садике у госпиталя, делая наброски с выздоравливающих, которые неловко ковыляли на костылях по дорожкам бывшего сада турецкого султана. В этот самый момент ко мне и подошел Желябов.
— Все рисуете, Василий Васильевич? — спросил он меня.
— Рисую, Андрей Иванович, — ответил я. — Каждый делает то, что может принести пользу людям. Вы вот тоже помогаете этим несчастным, и может быть, именно благодаря вам кое-кто из них остался в живых.
— Я как-то не думал об этом, — растерянно произнес Желябов. — А ведь мне всегда казалось, что помощь людям, народу заключается в несколько другом. Боже мой, как я заблуждался всего несколько месяцев назад! Как мало я знал народ, хотя и родился в семье крепостного. Но родители мои были дворовыми, а не крестьянами, которые изо дня в день работали в поле. Мы пошли «в народ», но опять-таки так и не поняли ничего. И лишь здесь, в госпитале, повседневно общаясь с мужиками, по приказу царя надевшими солдатские мундиры, я начал их немного понимать.