Встречный ветер. Повести
Шрифт:
— Слышал выступление наркома? — встретив Усова, возбужденно спросил Шарипов.
— Слышал весь конец речи, — присаживаясь в тесном окопе на корточки, ответил Усов. — Дежурный комендатуры телефонную трубку к репродуктору приспособил. Слышал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Как же может быть иначе, Александр? Как мне хочется ударить! Силенок бы немножко побольше, ох, и ударили бы! Да еще ударим! Слушай, Саша, надо организовать вылазку на выступ канала. Они накапливаются ниже моста. Угостить покрепче гранатами. Здесь, у нас, на этом фланге… — Усов топнул ногой по дну окопа, — здесь, Александр, ключевая
Пограничники ожидали новых вражеских атак. Несколько раз фашистская конница пыталась форсировать канал и обойти заставу с тыла, но пулемет Бражникова и огонь соседней четвертой заставы отгоняли ее назад в лес. Фашисты несли большие потери. Ожесточаясь, они повторяли одну атаку за другой. Убывал и боевой состав пограничников. Положение становилось все более напряженным.
После полудня поднялся ветер. Горизонт все гуще и гуще заволакивался дымными тучами. Горели пограничные села. Под напором ветра густой едкий дым двигался на восток. Деревья в саду пригибались и роняли на землю только что завязавшиеся яблоки. В повитой хмелем черемухе таились птицы, выжидая, когда стихнет этот непонятный чудовищный грохот.
Застава кипела в огне разрывов. Из леса снова выбросилась гитлеровская конница и устремилась к переправе. Усов дал несколько коротких очередей, нажал еще на спусковой рычаг, но пулемет не действовал.
— Сорока! — крикнул он громко. — Давай тряпку, быстро!
— Что случилось, товарищ лейтенант? — спросил стоявший неподалеку Игнат Сорока.
— Кожух пробило, — проговорил Усов. — Давай тряпку и пояс, ремень какой-нибудь…
Волной от разорвавшейся перед бруствером мины Усова отбросило на дно окопа. Протирая ладонью воспаленные глаза, он почувствовал, что наступила самая напряженная минута. Пулемет находившегося в засаде Бражникова тоже замолчал. Очевидно, был сбит минометным огнем противника.
«Если сейчас не уничтожить фашистскую кавалерию, — думал Усов, — то она прорвется в стыке с четвертой заставой и зайдет в тыл. Тогда все будет кончено».
Надо было остановить фашистов во что бы то ни стало.
— Скорей, Сорока, скорей, тряпку и воды! — повторил приказание Усов. Вспомнив, что Сорока может передвигаться лишь на одной ноге, другую, вспухшую от бинтов, он мог только волочить по траншее, Усов крикнул:
— Владимиров! Воды для пулемета, воды! Сейчас же чтоб была вода!
— Есть! — раздался голос Владимирова и потонул в треске винтовочной стрельбы.
Усов открыл глаза. Сорока стащил станковый пулемет в траншею и, чтобы сохранить в кожухе остатки воды, положил его боком на одно колесо. Разрезанную на раненой ноге штанину он оторвал совсем, она лежала рядом и темнела пятнами крови. Орудуя винтовочной отверткой, Игнат заткнул пробитое отверстие куском материи, потом обмотал кожух оторванной штаниной, сверху крепко закрутил брезентовым поясным ремнем.
— Ну, товарищ лейтенант, кажись, починил трохи, — ставя пулемет на оба колеса и неловко прыгая на одной ноге, с трудом проговорил Игнат.
Усов был поражен действиями этого человека. Высокий, неуклюжий Сорока с забинтованной до паха ногой, загорелый на солнце и разгоряченный боем, казался Усову воплощением могучей силы, мужества и несгибаемой воли, которая так ярко и властно
— Молодец, Сорока! — крикнул Усов.
Он рывком поднял грузный пулемет и, словно игрушку, поставил его на прежнее место. Но в это время подошел связной с четвертой заставы.
— Ну, как там у вас? — принимая скатанную в трубочку записку, спросил Усов у связного. — Жарко?
— Так же, товарищ лейтенант, как и у вас, без передыху бьемся, стряхивая с колен липкую грязь и вытирая рукавом гимнастерки потное с веснушками лицо, ответил связной. — У нас тоже один пулемет исковеркало.
Но Усов, не слушая солдата, читал записку. Начальник заставы старший лейтенант Борцов писал, что у него разбит телефон и он не имеет связи с комендатурой и другими заставами. Просил сообщить обстановку, одновременно спрашивал, почему молчат пулеметы третьей заставы. Он сообщил также, что небольшая группа противника уже переправилась через канал, и если не принять мер, то она просочится в тыл. Старший лейтенант писал, кроме того, что если третья застава поддержит его с фланга пулеметным огнем, то он сделает вылазку и сбросит переправившихся гитлеровцев в канал.
— Передай начальнику заставы, что у нас все в порядке. Поддержим огнем и даже сами вылазку сделаем.
Усов написал коротенькую записку. Передавая ее связному, велел взять запасной телефонный аппарат и быстрей идти обратно. Сам же снова направился к телефону.
— Опять кавалерия, смотри сколько! — кричали из траншеи пограничники, щелкая затворами.
Сорока сжал ручки станкового пулемета. Справа от заставы, в кустах за Августовским каналом мелькали кони немецких кавалеристов. Всадники пригибались к вытянутым лошадиным шеям, выставляя вперед серые приплюснутые каски. Сорока ударил по ним длинной очередью. Кони сначала падали на колени, а потом, сверкая подковами, валились на землю. На них налетали задние, шарахались в стороны. Сорока продолжал бить до тех пор, пока пулемет не умолк в третий раз.
— Воды-ы! — яростно закричал Сорока. — Воды, говорю!
Но никто не отзывался. Все вокруг ухало, стреляло, дымилось.
— Воды! Владимиров! — Сорока бил мосластым кулаком по пустому горячему кожуху и ругался.
— Ну, где же ты провалился?!
— К колодцу бегал, — наливая в пулемет воду, ответил Владимиров. — А разве я долго бегал? Три минуты.
— Три минуты! А ты знаешь, что такое сейчас три минуты? — укорял его Сорока. — Годи, полно. Завинчивай, — уже более спокойно закончил Сорока и снова взялся за ручки пулемета, который застрекотал сразу же четко и ровно.
Атака была отбита. Сорока разжал руки и, повернувшись к пулемету спиной, вытянул несгибающуюся ногу. Сцепив зубы, он стал поправлять сползшие, перепачканные в песке бинты, пытаясь прикрутить концы завязок к клочьям истерзанной штанины, чтобы бинты не спускались и не обнажали рану с застрявшими в ней осколками. За этим делом его и застал лейтенант Усов. Вид Сороки с его единственной штаниной и окровавленными, запачканными в песке бинтами производил тяжелое, гнетущее впечатление. Усов вытащил из полевой сумки свой индивидуальный пакет, еще раз перебинтовал ногу Сороки сверху и категорически приказал: