Шрифт:
Старый сюртук, карета, начало бала
Комната освещалась только тремя свечами, стоявшими на настольном канделябре из старой меди, повидавшей не одно стихотворение, не один рассказ и не один детектив. Писатель пренебрегает ужасно тесным корсетом, который ему был совсем не по нраву. Он не понимает, зачем стеснять себя этим элементом одежды, лишь бы выглядеть выше и более напыщенно. На голое тело надевает он белоснежную накрахмаленную рубашку. Сверху нее идет черный жилет с золотыми пуговицами – подарок отца, сам бы он не потратил на эту… показуху ни цента. Писатель не забывает о бутоньерке, прикрепляя небольшую связку искусственных нежно-розовых и белых цветов на лацкан изумрудного сюртука. Он продевает каждую пуговку на одеянии в отверстие:
За верхней частью наряда идут кремового цвета суконные штаны, в которые он аккуратно заправляет рубашку. Писатель поправляет жилетку, фалду сюртука и проглаживает рукой рукава на сгибах. Застегивает запонки и надевает белоснежные перчатки. Единственный элемент одежды, который ему нравится и надобность которого он понимает. Служанка, приведенная отцом в помощь эмансипированному чаду, поправляет воротник рубашки и дрожащими, уже не молодыми руками выравнивает скривившуюся бутоньерку. Женщина хотела было помочь графу надеть гольфы и черные налакированные ботинки, как мужчина дотронулся до нее своей большой рукой, давая знать, что это лишнее. Она оглядывает барина с головы до ног: прекрасен… почти идеален. Осталось одно – уложить волосы. Женщина достала из ящика стола круглую приплюснутую коробочку. Новенькая, блестящая упаковка. Она сперва распустила хвостик волнистых грязных волос, причесала его непослушные волосы. Затем макнула гребешок в белую вязкую мазь.
– Помада из китового спермацета, мистер Миллер. Лишь пару недель назад привезена с китобойца «Эссекс», милорд. – приговаривала тихо женщина, втирая гребешком мазь в волосы мужчины. – Уверена, даже несмотря на ваше пренебрежение корсетом и парадным камзолом, вы будете неотразимы на балу, сэр.
– Оставь, Вирджиния. Ты знаешь, что я ухожу туда только потому, что отец за меня ответил на приглашение графа Шмидта. – Макс шептал, чтобы их не услышали. Он знал: у стен есть уши.
– Не гневайтесь, милорд, но ваш отец прав. На свете полно прекрасных дам, почему же вы до сих пор одиноки? – ее голос звучал мягко, по-родному, тепло.
– Все девушки высшего света легкомысленны и просто глупы. Они не могут поддержать ни одну тему, не касающуюся сплетен о других личностях. Их кругозор настолько узок, что остается только надеяться, что им хватит ума, чтобы не разговаривать со мной о литературе. – тяжело выдохнул мужчина, сгорбившись на своем месте, когда гувернантка закончила с прихорашиванием беспорядка на голове молодого графа.
– Милорд, следите за осанкой. Что о вас поду-
– Вирджиния, – вдруг громко начал Джонатан, – мне без разницы, что обо мне подумают. Я иду туда отсидеть время до трех ночи, и все.
– Как скажете, мистер Миллер, но… – она тяжело вздохнула, – если вы не приведете домой невесту, за вас это сделает ваш отец. Я лишь забочусь о вас, милорд, – женщина положила руку ему на плечо.
Увидел бы Миллер старший, как его сын позволяет гувернантке обращаться с ним… Заставил бы вернуться обратно под родительское крыло для перевоспитания в истинного графа – преемника гордой известной фамилии Миллер. Макс же посмотрел на Вирджинию и улыбнулся, убирая ее дрожащую сухую руку с плеча. Он не дался напудрить лицо и поспешил к рабочему столу, на котором спал енот Карл. Несмотря на протесты гувернантки, Джонатан все же взял с собой книгу в черной обложке, два гусиных пера и чернильницу с запасным чернилами в специальной склянке. Он сложил все принадлежности в кожаную коричневую сумку через плечо, повернулся к Вирджинии, чтобы она в последний раз оглядела его, и поспешил удалиться: карета уже подана, и кучер попросил дворецкого передать информацию о готовности графу. Гувернантка поправила бирюзовую ленту в хвостике волос графа и отошла назад, открывая ему проход к двери. Миллер потрепал любимца по макушке и все же вышел за дверь, не захлопывая ее, чтобы Вирджиния и Карл могли проводить его.
Когда граф сел в тройку и дверь захлопнулась, привычная гримаса безразличия вернулась на его лицо. Из прилизанных волос выбилась одна прядка, спадая на переносицу. Она не мешалась, потому Джонатан решил не обращать на нее внимание. Очередной бал… Как объяснить отцу, что Макса пригласили на него не из-за прекрасных девушек, с которыми он мог бы там познакомиться, а из-за его принадлежности к творческим личностям, переводчикам и писателям? Бал в честь торгового соглашения с Японской детективной организацией. Преступность в Европе возросла – полиция не справляется. Потенциал Миллера еще не раскрыт: никто не видит в нем умелого детектива – только первоклассного писателя. И то отец крайне недоволен популярностью сына: не в той области он стал знаменит. Ему бы пойти в судьи… или чиновники… Но никак не быть каким-то голодранцем, вынужденным строчить произведения, чтобы хотя бы проживать под крышей.
Но Макс так не думал. Он обретет всемирную популярность и никогда не будет волноваться насчет наличия денег. Впрочем, он и так не беспокоится об этом… Писатель неприхотлив и основные средства уходят на содержание прислуги. Отец его не понимает: как его сын может небрежно относиться к внешнему виду, ходя в одном и том же сюртуке больше полугода! или не надевая тот же корсет под рубашку для придания изысканности его и без того величественному и крепкому стану. А Джонатану же скучно: нет достойного противника в игре разума. Нет друга, с которым можно было бы обсудить величие ума и проблемы – действительного стоящие обсуждения! – в обществе. Поэтому Миллер вынужден целыми днями писать детективы и обычные приключенческие романы – забыться, растянуть время, получить удовольствие и успокоиться от внешних забот сына известного графа…
Он откинулся на мягкую спинку, обитую шкурой какого-то животного. Отец, когда дарил карету на совершеннолетие, сказал, что она очень дорога и таких моделей очень мало, но… Максу неинтересно и это. Какое ему дело до того, какое животное убили, чтобы он мог в не нужном ему комфорте доехать на не нужный ему бал? Совершенно никакого. Молодой писатель тяжело выдохнул, сгорбившись. Видела бы его сейчас Вирджиния… Эта бедная женщина с самого детства мужчины пыталась привить ему простейшие правила этикета: прямая посадка, корсет, перчатки и все прочее, но… Зачем соблюдать это все наедине с собой или самыми близкими? Это же просто показуха для высших чиновников и титулованных дворян… Но гувернантка была непреклонна.
Только Джонатан успел погрузиться в глубокую думу, как кучер остановил резко повозку. Послышалась ругань мужчины, управлявшего лошадьми, ржание коней и… другой язык?! Миллер высунул голову из окна, задернутого бархатной бордовой тканью, и огляделся по сторонам. К карете повернул голову убегающий парнишка – ну лет шестнадцать-восемнадцать, точно не больше! – улыбнулся, извинившись еще раз на другом языке, и поспешил в противоположном направлении. Он отличался от других жителей этого городка… Макс его раньше не видел… Да и внешность не европейская. Да это же один из японских послов из той организации! Но куда он так спешит? В прохладную осеннюю погоду да без камзола – в одной даже не накрахмаленной рубашке и синей жилетке с редкими узорами, прошитыми золотой нитью, – за час до начала бала у милорда Шмидта? Миллер думал, что все японцы жутко пунктуальны, серьезны и чопорны, а тут… Тут этот нарушитель порядка, скуки и серости…
Карета тронулась, а Джонатан вновь облокотился спиной о спинку кресла. Он стал думать об этом парнишке: растрепанные, неаккуратно стриженные – видно, даже самостоятельно – волосы, наверняка жесткие и колючие; радужки и разреза глаз он не увидел, потому что глаза были зажмурены; маленький рост и худощавое телосложение – типичная, по представлению Макса, внешность японца. Впервые он видит иностранца… а уж тем более из такой закрытой и не самой гостеприимной страны как Япония…
Но вот до подъезда огромного здания, принадлежащего графу Шмидта, остались считанные сотни метров. Весь строгий и отрешенный настрой Миллера пропал – на его место пришла нервозность, страх, неприязнь к большому скоплению людей и желание скрыться. Он тяжело выдохнул, сгибаясь еще сильнее и полностью теряя всю осанку. Вновь вернулись мысли об отце: почему он так печется о статусе и семейном положении сына? зачем ему жена, ведь ему всего двадцать восемь; да, эти дамы… благоухают ароматами прекрасных цветов Голландии, но не смогут даже рассказать о ней чего-нибудь дельного или показать ее на карте… нет, уж точно не такой видит женщину рядом с собой Макс.