Встретимся в полночь
Шрифт:
– Я сказала ему, что не знаю, кто ее послал, и что скорее всего это ошибка, – неубедительно ответила Джулия. Действительно, Саймон не заинтересовался таким пустяком и принял ее объяснения без всяких вопросов. Что же до ее лжи… ну что же, она ведь не была уверена, что это Фонвийе велел положить розу ей на кресло. – Мы с Саймоном понимаем друг друга, вот и все.
– Как ты можешь быть такой рассудительной? Ты ведь никогда не скучаешь по нему, ты не пишешь ему стихов…
– А ты этим занималась? Писала стихи? Ох, Лора, просто не верится, что ты можешь заниматься такими глупостями.
– Глупостями,
Услышав это, Джулия возмущенно ахнула. Но Лора уже не могла остановиться.
– Как ты можешь говорить, что влюблена? Ты не растеряна, не смущена, не беспокойна, не тоскуешь до глубины души. Ты… ты совершенно спокойна, совершенно разумна. Как ты можешь быть такой… ужасно совершенной? – И, круто повернувшись, Лора широко раскинула руки, запрокинув голову драматическим движением: – Любовь – это безумие, любить – это значит полностью раствориться, желая…
– Прекрати! – закричала Джулия совершенно неожиданно, испугав и сестру, и саму себя. Сердце у нее поднялось и теперь мучительно билось в горле быстро-быстро, как птичка, попавшая в сети. Она почувствовала, что задыхается.
Разве она не ощутила вкуса безумия? Не было ли безумием то головокружительное чувство, которое охватило ее, когда она смотрела в это загадочное лицо или когда эти чувственно выгнутые губы скривились тем особенным образом, который заставлял маркиза де Фонвийе выглядеть совсем не тем негодяем и повесой, каковым его считали?
Но это не может быть любовью. Это просто притягательная сила этого таинственного человека. Она девушка разумная – так говорят все. Любовь не безумие, это спокойное, приносящее удовлетворение чувство, которое она испытывает в обществе Саймона. Это спокойная, простая, ласковая привязанность, которая длится всю жизнь и после переходит в вечность.
Она прекрасно знает, что такое любовь. Чего она не знает – это почему ее бьет дрожь. И Джулия постаралась проговорить спокойно:
– А теперь иди в дом и поговори с мамой. Но если она увидит эти стихи, она выпорет тебя, несмотря на твой возраст.
Лора молчала, припертая к стене. Наконец она закусила губу и опустила глаза на листы бумаги.
– Ты возьмешь их? Только обещай, что не будешь читать! Джулия вздохнула. Она все еще сердилась на сестру. Но все-таки смягчилась: – Обещаю.
Лора сунула листы ей в руки.
– Я знаю, что твоему слову можно верить.
Когда Лора ушла, Джулия долго стояла не двигаясь.
Все знали, что Джулия Броуди умеет держать слово. Честная, надежная, рассудительная Джулия.
Скучная, предсказуемая, милая Джулия.
Она потрясла головой, отгоняя эту мысль. Как это глупо – слушать Лору!
Войдя в дом через черный ход, Джулия тихонько поднялась по задней лестнице и прошла в спальню, соседнюю со своей, чтобы положить стихи сестре под подушку. Она уже собиралась выйти, когда появилась горничная.
– Вот вы где, мисс. Вам только что принесли с почтой вот это. – И она протянула девушке письмо. Джулия взяла его, взглянула на восковую печать. Печать была ей незнакома.
Сорвав печать, Джулия увидела свое имя. Почерк был также незнакомый. Стремительный, резкий и не очень-то аккуратный мужской почерк, но это писал не Саймон.
Развернув
«Я все время думаю об этой глупой пьесе. Знаете ли вы, сколько раз я видел ее на сцене, но никогда о ней не думал? А теперь не могу выбросить ее из головы, как будто многослойный смысл этой трагической вещи только что открылся мне.
Я могу сжечь это письмо, а могу и послать. В последнем случае я ничуть не стану укорять вас, если вы бросите его в огонь. Если бы у меня был такой сильный характер! Возможно, я вызвал у вас улыбку. Во всяком случае, я буду на это надеяться. Я ваш, теперь и навсегда.
Рафаэль Жискар, виконт де Фонвийе».
– Мисс?
Прижав письмо к груди, Джулия посмотрела на горничную.
– Да? Что такое?
Вид у Бетти был смущенный.
– Ответ будет?
– Нет, благодарю вас… подождите. Да. Я… – О чем она думает? Ей вдруг захотелось бросить письмо. Втянув в себя воздух, чтобы успокоиться, она сказала: – Нет, Бет, спасибо. На этот раз ответа не будет.
Поспешив в свою комнату, Джулия сунула письмо в секретер розового дерева, стоявший у окна.
Рафаэль спрашивал, сожжет ли она письмо. Наверное, так и следует сделать.
Но она этого не сделает.
Джулия снова вынула его и перечитала несколько раз, пока не вошла Дебра, служанка, приставленная к ней и Лоре, – она пришла причесать ее к вечеру. Дебра умело колдовала над ее волосами, когда в комнату вошла мать.
Подойдя к дочери сзади, она положила руки ей на плечи и улыбнулась ее отражению в зеркале.
– Ты наденешь сегодня вечером синее атласное платье? Я помню, когда ты его в последний раз надевала. Это было на музыкальном вечере у Фелтонов. Саймон просто глаз не мог от тебя оторвать.
Вот как? Джулия этого не помнила. Но ей сразу вспомнился «Ковент-Гарден», платье из бледно-желтого крепа, которое было надето на ней, и блестящие зеленые глаза, окинувшие ее оценивающим взглядом. От этого взгляда она… о Господи, это не имеет смысла, но от этого взгляда ей стало жарко, словно ее обдало пламенем.
Джулия не обманывалась относительно Фонвийе. Он смотрел на нее так, будто пожирал взглядом, он позволял себе слишком много вольностей. Это был распутник, распутник до мозга костей. Но ему нельзя было отказать в притягательности, и этот человек многое в ней понимал. Откуда он знал, что она скрывает свои мысли, почему так умно предположил, что ей страшно хочется говорить на темы более существенные, чем последние моды? Она не забыла, что он сказал в музее насчет мамочек, которые держат своих дочек в неведении, ограничивая их интересы миром вышивок да ленточек и последних светских новостей – эти слова запали Джулии в душу. Рафаэль был непростительно дерзок, шокировал ее до крайности, был слишком смел, но при этом он был неотразим, и Джулия не могла отрицать, что ее глубоко заинтересовал этот нахальный виконт.