Встретимся в раю, дорогой
Шрифт:
– От нашей удачи?
– Точно так, гражданин начальник, от нее. Ведь мы оба с тобой рискуем жизнью, Арикара здесь, ты – там, в конце. Не передумал?
– Нет.
– Вот и хорошо. Еще одно. Лабиринт потребует у тебя плату за услугу.
– Плату? Что еще за плата? Ты же говорил, долг отдаешь…
– Арикара одно, а Лабиринт – другое. Он в этом плане сам по себе. У него свои расчеты. И никто не знает, что ему от тебя понадобится, что он потребует. Но ты должен приготовиться, плата будет немаленькой. Обычно, насколько Арикаре известно, он забирает самое ценное, что у тебя в данный
– Черт, нет! Что он может забрать? У меня ничего нет! Жизнь, разве что. Но тогда это уже не услуга, а что-то другое.
– Может, и жизнь. Может, для кого-то и услуга.
– Хрен с ним.
– Ну, как скажешь, начальник…
После всего увиденного и услышанного, несмотря на усталость, подполковнику долго не спалось. А ведь перед тем казалось ему, что стоит только забраться в палатку, и все, провалится в сон – пушками не разбудишь. Но нет, сон лишь поманил, подразнил, коснулся глаз легкими крыльями и улетел, к тому, должно быть, кто больше в нем нуждался. К Макару, например. Ишь, как нахрапывает…
Макар… Тоже, человек… Вот, никогда не узнаешь, что у кого на уме. Так и этот. Во время ужина, уже после возвращения от Лабиринта, протягивает Сан Санычу сверток.
– Что это?
– Держи, держи. Это Лидушка, жена, собрала. Для шамана, отдашь ему, когда камлать начнет. Так положено. Должно помочь.
Вот, как с этими людьми? Не просишь, а помогают. Последнее отдают.
– Не знаю, зачем тебе это, Сан Саныч, правда, не знаю. Закон, в моем разумении, один, живое – живым, а мертвое пусть остается мертвым. Что ушло, то ушло. И нечего туда раньше времени соваться. Но, видимо, тебе очень надо. Припекло, епта. Возьми, пусть поможет, раз нужно.
Вот как ему что объяснить?
Замучившись от бесплодных усилий заснуть, Сан Саныч выбрался из палатки. Подбросил веток в костер, поправил угли. Когда огонь ожил, зашумел, он закутался в одеяло и подсел к нему ближе. Закурил. Потом долго смотрел на пламя, будто хотел разглядеть в нем, прочитать ответы на свои непростые вопросы. А, может, именно этого и хотел, только ничего не получилось. Будущее даже и в огне виделось туманным, беспроглядным.
Тогда, вздохнув, он достал из-за пазухи Макаров сверток, развернул его. На чистой тряпице лежало несколько крупных кусков самородной бирюзы, да три орлиных пера. Подношение для шамана. Собираем магию, с мира по нитке. По камешку и по перышку.
Он заморгал, почувствовав, как защипало в уголках глаз. Что за сантименты, одернул себя, прекрати! Не хватало еще раскиснуть. Он завернул сверток и снова спрятал его за пазухой. Ладно, обратного пути нет. Пусть идет, как идет. Одна надежда, что удастся найти Лили.
Почему он назвал ее – Лили? Странно. Как-то само выскочило. Варвара. Варюшка. Барбара. Ба. Иногда еще он звал ее Белкой, – потому что блондинка, и потому что медичка, в белом халате. Дразнил, говорил: не думал, что по-трезвому белочку поймаю. Белочку. Лили? Так только раз да и то в шутку. Впрочем, а почему нет? Какая, вообще, разница? Как ни назови, лишь бы была рядом, была жива. Лишь бы была…
Он еще долго сидел у костра, курил, посматривая в сторону Смерть-горы. Над ее вершиной во тьме плясали огоньки, и он пытался понять: это какие-то отдельные, самостоятельные огоньки, или то искры из кострища невидимого поднимаются в ночное небо и заводят там хоровод? И так задумался, так испереживался, будто от его вывода что-то зависело. Вот если б его спросили, он бы сказал – пусть будет то и другое. Зачем выбирать? Пусть будет… Если б спросили.
Но не в этом же дело, верно?
А в том, что не осталось у него никакой надежды. Практически. Что когда-нибудь еще раз ему выпадет увидеть ее. Его Белку. Прикоснуться, обнять, почувствовать тепло тела, ощутить запах… Беда в том, что, если отнять все, что у него осталось, отнять память и тень надежды, то и вовсе жить незачем. Если б спросили… Так спросите! Почему никто не спросил раньше?
Эй, с кем тут поговорить? Можно…
Похоже, все, кто имел что сказать, предпочли отмолчаться.
О том, какая веская личная причина имеется у Сан Саныча, чтобы так, невзирая ни на что, прорываться в этот мифический Лимб, он, конечно, помалкивал. Скажут еще: э, брат, да ты просто подвинулся разумом от любви своей несчастной. Понимаем, понимаем, все может быть… Но, блин, уж ты-то, господин начальник Особого отдела легиона, держи себя в руках, ладно? Ты по должности не можешь, не имеешь права сходить с ума, понял? Ни от каких причин. Так что, зажмись, и держись.
Зажмись и держись – девиз его жизни.
Холодный разум, горячее сердце, помнишь такое? Так вот, забудь. Сердце тоже должно быть холодным. Иначе не сдюжить.
Нет-нет, о личном он помалкивал. Личное, оно потому и личное, что для индивидуального пользования. Только шамана не проведешь, он как раз что-то такое чувствовал, что-то подозревал. Знал, что скорей и прежде всего именно обстоятельства личные могут подтолкнуть к такому безрассудству.
– Неужели ты, начальник, по чистой служебной надобности на тот свет рвешься? Ой, не верю. Как хочешь, но не верю.
– Понимаешь, колдун, как жизнь устроена. Если имеется хотя бы незначительная возможность уничтожить мир, кто-то непременно попытается ей воспользоваться, – отвечал он. – Оказалось, что такая возможность есть. И спрятана она как раз на том свете. Я должен ее исключить. Моя должностная обязанность такая, следить и противостоять.
– Это что за правило такое, однако? – спрашивал Арикара.
– Правило Доманского.
– Это кто такой?
– Да хрен его знает… Один… сумасшедший специалист.
– Ты, что ль? Ага, значит, сам сочинил? Придумываешь для жизни правила?
– Для себя, Арикара, для себя правила пишу. Себе жизнь объясняю.
– У Арикары свои правила и своя карта мироздания, начальник. Арикара тоже сам ее рисует. Никто не может разрушить карту Арикары или изменить его правила.
– Валяй, Арикара, рисуй, что хочешь…
Шаман смотрел на него долгим взглядом, недоверчиво качая головой. Мол, что бы ты ни говорил, начальник, я-то вижу тебя насквозь. Все не так, как ты баешь…