Встретимся в суде
Шрифт:
— Не страшно, Юрий Петрович, — бодрился молодой адвокат Васильев, — у меня с собой очки. Я по-прежнему готов работать. Теперь-то я от этого дела не отступлюсь. Запугать хотели? Фиг! Я и с разорванными связками по Александрбургу побегаю…
— Нет уж, Роберт, — пригасил юношеский азарт своего помощника Гордеев, — никуда ты не побежишь. Будешь лежать в гостинице со своими разорванными связками, сколько надо. А я тебе обязуюсь приносить свежие новости.
«Кафкианские», — чуть не прибавил Гордеев, но сдержался.
Оставлять Роберта одного в номере на целый день, конечно, было рискованно, но вряд ли ему будет лучше в местной больнице, куда могут беспрепятственно войти представители милиции и прокуратуры… Какой идиотизм: опасаться не бандитов, а
И все-таки Гордеев решил написать жалобу в прокуратуру — на сей раз не относительно дела Баканина, а относительно нападения на Юрия Гордеева и Роберта Васильева. На все эти жалобы им, ясный перец, наплевать, но надо делать все, что можно. Капля камень точит.
Четвертая картина из прошлого ЗАГОВОР ОДИНОЧЕК
Осенью темнеет рано. И сумеречность раннего вечера усугубляла надвигавшаяся с востока туча, полная унылого, мелкого, затяжного дождя. В главном офисе фирмы «Уральский инструмент» повсюду зажигались лампочки, чтобы сотрудники могли продолжить выполнение своих обязанностей. До конца рабочего дня еще далеко, а работы выше крыши: «Уральский инструмент» контролирует ряд уральских заводов точного приборостроения… Лишь в одном кабинете свет не включили. Зачем? В данный момент здесь не просматривали никаких бумаг; бездействовал на столе компьютер, тихо лучась мониторовым глазом. Здесь вели диалог, а слова воспринимаются на свету ничуть не лучше, чем в темноте. Скорее даже тень, полуприкрывающая лица, влияла благотворно на откровенность говорящих. Несмотря на то что им, казалось бы, нечего было скрывать друг от друга: все, что можно, они давно уже открыли… А вот, оказывается, и не все. Секреты нагих тел и секреты бизнеса — разные вещи. Хотя секс и бизнес так часто переплетаются!
Диалог был опасен. Но за конфиденциальность его можно было не переживать: никто из сотрудников не проник бы к генеральному директору фирмы Марине Криворучко, не преодолев секретарский кордон, а секретарше госпожа Криворучко строго-настрого приказала не пускать к ней никого, пока она обсуждает деловые вопросы с господином Ефимовым, возглавляющим завод моторных масел имени Губкина, бывший флагман советской нефтехимии.
Лицо Леонида Ефимова в сумрачной полутьме виделось Марине совсем юным, как в те легендарные дни, когда они оба учились в Уральском политехе. Только черные брови, превратившиеся в две резкие широкие черты, стали гуще и насупленнее, чем тогда. Да, он теперь Леонид, а не Леня: не мальчик, но муж… И интересы у него мужские. Помнится, еще в молодости он стремился обставить всех соперников, чтобы получить отличную отметку; сейчас цель его стремлений — не пятерка на экзамене, а деньги. Очень крупные деньги. Настолько крупные деньги, что достижение такой цели диктует весьма непростые средства.
— Ну Валька и учудил! — говорил Ефимов, то бродя по Марининому кабинету, то резко останавливаясь, и тогда Марина имела возможность заглядывать к нему в лицо. Возможно, если бы не сумерки, выражение его лица ее бы испугало. — Что называется, всем сестрам по серьгам! Тебе отделил «Уральский инструмент», Ипу сюда же пристроил исполнительным директором, меня с Парамоновым бросил на завод имени Губкина, Кинг занимается «Уралочкой»… А сам, отец и благодетель, укатил в Москву, выпускать точные приборы для космоса и авиации. Просто слезы выступают, как все хорошо и правильно организовано! Сплошное благолепие!
— Ну и что тебе в этом не нравится? — спросила Марина. Хотя отлично знала что. И все же ей было важно, что ответит Леонид.
— А то, что все мы — акционеры. Понимаешь? Все! Мы! Включая твоего драгоценного муженька Шарова, который давно уже получает гроши на институтской кафедре. Хорош российский
Марине не надо было напоминать о том, что, отказавшись от управления уральскими фирмами, Баканин оставил за собой акции на все эти предприятия. Это обстоятельство и так торчало в памяти неизвлекаемой занозой, саднило незаживающей раной. Но слово было произнесено. Произнесено Леонидом. Теперь можно было приступать к прениям.
— А что, Шаров разве не принимал участия в реанимации тех самых предприятий? — вяло заспорила Марина. Вяло, потому что Шаров был ее законным супругом, но никак не «драгоценным муженьком». И кому, спрашивается, об этом знать, как не Ефимову? Будь Шаров «драгоценным муженьком», пожалуй, она не вела бы сейчас с Леонидом таких доверительных разговоров.
— Неважно! — Даже нарастающая темнота не могла скрыть, как исказилось лицо Ефимова. — Суть не в том. Все акции в одних руках — это была бы сила. Ну, если на двоих делить, тогда каждый тоже получит выгодный кусок. А когда все вот так рассредоточено, поделено на семерых, это не богатство. Достаток, по нынешним временам, не более. Вот получить контрольный пакет акций — это да. И ни с кем не делиться. Ни с кем, Марина! Ты же умная, я вижу, ты не могла над этим не задумываться…
Марина порадовалась, что ее лицо для Леонида тоже прикрыто вечерней мглой. Ато неизвестно, какие чувства на нем отражаются.
С Леонидом она сошлась уже после того, как Валька Баканин помог ей, вчерашней студентке, занять место гендиректора «Уральского инструмента». И сразу поняла разницу между безрассудной привязанностью к ней Баканина и чувствами зрелого человека, знающего себе цену, каким, по ее мнению, являлся Леонид. Ефимов не стал бы бегать за женщиной, не стал бы настойчиво звать ее замуж. Он был холоден, и это в нем очаровывало. Вопрос о том, чтобы Марине бросить Шарова, между ними никогда не возникал. Наоборот, Леонид сказал, что ничего удобнее такого супруга просто нет. «Он у тебя невозмутим, как Будда… Резиновый Будда!» — посмеялся Леонид, и Марина тогда тоже смеялась: резиновый Будда, как точно подмечено! Леонид всегда был остроумен, это Марина отмечала в те времена, когда они еще не стали близки… При ближайшем знакомстве выяснилось, что у Ефимова есть и неприятные черты: так, он страшно эгоцентричен, хочет, чтобы им без конца восхищались, хвалили, чуть ли не поклонялись ему. Но Марина охотно прощала это любовнику и шла навстречу его слабостям. В конце концов, она сама — изрядная эгоистка. В этом они с Леонидом — два сапога пара. Каждый из них — сам по себе, каждый — зверь-одиночка. Именно на этом основании, должно быть, они сошлись. Они легко разгадывают намерения друг друга, едва ли не читают мысли — ловят друг друга на тайных мыслях, раня, унижая, но и подтверждая эту противоестественную общность двух одиноких зверей…
Вот и эту Маринину мысль относительно контрольного пакета акций Леонид правильно угадал. И преподнес ее Марине на блюдечке своей откровенности.
— Что же ты намерен делать, чтобы изменить положение с акциями? — нежным голосом, чуть слышно спросила Марина. Она понизила голос невольно, потому что на сей раз ей было боязно получить прямой ответ. Однако Леонид истолковал это по-своему и прошипел:
— Что, у тебя в кабинете жучки?
— Опомнись, Леня, какие жучки?
— Какие-какие! Древоточцы! Ты что, издеваешься? Почему ты шепчешь?
— Никаких жучков! — возмутилась Марина в полный голос. — Мои секьюрити проверяют кабинет каждую неделю, а они у меня из ФСБ. Никто не шепчет. Говори по-человечески!
Леонид отступил. Примостился на офисном вертящемся стуле.
— А что говорить, — неожиданно нейтральным, заурядным голосом произнес он нейтральные, заурядные слова. — По-моему, все сказано.
— Так ты хочешь убедить всех остальных продать тебе свои акции? — жестко уточнила Марина.
Леонид отрицательно мотнул головой. В этом жесте было нечто капризное, будто он сердился на то, что Марина не угадала.