Встретимся в суде
Шрифт:
— Ну, так будете вы говорить?
— Сейчас, сейчас, — бурчал борец, которого сумерки преображали в совершеннейшего уж медведя, — еще чуток потерпите. Почти пришли…
— Куда пришли?
— А вот сейчас увидите.
И Гордеев увидел. Увидел ослепительно вспыхнувшее, неоновой белизны, зарево, которое выхватило из полутьмы троих амбалов. «А где же тот, который нас привел?» — не успел подумать Юрий Петрович, когда сообразил, что борец остался сзади. И что именно он-то и нанес Гордееву удар по голове, осветивший в его глазах все вокруг. Недаром ведь в народе
Искры из глаз больше не сыпались. Но это мало радовало, потому что в следующий миг Гордеева и Васильева повалили на землю и начали рьяно молотить руками, ногами и, кажется, подсобными предметами, наподобие вошедших в бандитский обиход благодаря голливудской продукции бейсбольных бит. Избиение сопровождалось негромким, но внушительным ревом на четыре голоса:
— Катитесь в свою Москву. Не расследуйте тут ничего. Хуже будет…
И еще было сказано много всякого, чего не выдержал бы лист бумаги, даже при нынешних тенденциях введения мата в большую литературу.
Куда делись нападавшие по завершении своей костоломной работы, Гордеев не уследил: потерял сознание. Очнулся с дикой головной болью и в течение некоторого времени лежал, не смея пошевелиться, чтобы не усилить боль движением. Рядом копошилась огромная черепаха… Не сразу Гордеев догадался, что это не черепаха, а Роберт, который с какой-то стати ползает на четвереньках, описывая круги.
— Роберт, — в ужасе простонал Юрий Петрович, — что с тобой?
Роберт остановился, не довершив полукружия.
— Линза, — скупо сообщил он.
— Какая линза? — Гордеев заподозрил, что голова Роберта пострадала еще сильнее, чем его.
— Контактная. Мало того что мне, кажется, ногу сломали, вдобавок я контактную линзу потерял. Фиг ее в такой тьме найдешь…
— Я не знал, что ты плохо видишь, — виновато произнес Гордеев.
— Минус пять диоптрий, — пожаловался Роберт. — А ведь подсказывало мне шестое чувство, что не надо уходить из ресторана…
Услышав снова о шестом чувстве Роберта, Гордеев хотел выругаться или зарыдать. Обстановка одинаково располагала к тому и к другому. Скрутив нервы в узел, сказал сдержанно:
— Что сделано, то сделано, ничего не изменить. Впредь умнее будем. Давай решать, как нам действовать сейчас: звонить по мобильнику в гостиницу или своим ходом ползти туда же.
— По-моему, Юрий Петрович, проще доползти.
— Погоди-ка, я попробую встать… Только ты, пожалуйста, не вздумай этого делать: если у тебя действительно сломана нога, получишь перелом со смещением… Ага, вот! Все в порядке, стою!
Заявление, что все в порядке, следовало счесть излишне оптимистичным: Гордеев не стоял, а шатался, хватаясь за ломающиеся ветви кустарников. Он чувствовал себя в положении антипода, у которого земля располагается над перевернутыми кверху ногами, а под головой — опрокинутый небесный свод. По затылку стекала за воротник неостановимая струйка горячей липкой жидкости.
— Сейчас доберусь до гостиницы, — продолжал бодро говорить Юрий Петрович, удерживая себя от нового обморока, — поставлю всех на
— Юрий Петрович, по-вашему, с нами все так плохо?
— Плохо или не плохо, Роберт, а врач нам в любом случае необходим. Пусть зафиксирует телесные повреждения. Это называется «снимать побои», никогда не слышал? Эх, молодо-зелено! Тебя, Роберт, еще учить и учить. Что бы ты делал без старшего коллеги…
Александрбург, 24 марта 2006 года, 23.20.
Вадим Мускаев
В результате вышеописанных чрезвычайных происшествий главный бухгалтер московского отделения «Уралочки» впервые в жизни ощутил, что отец был прав: княжеская кровь течет в жилах Мускаевых, удерживая их от бесчестных поступков. Что здесь шло от крови, а что от воспитания, сказать мудрено, однако Вадим Мускаев отдавал себе полный отчет в том, что ни за что на свете не поддастся на посулы своих мучителей и не оговорит Валентина Викторовича Баканина. Предательство есть предательство, даже совершенное под давлением превосходящей силы противника. А значит, предавать нельзя. Ведь после этого поступка Вадим не сможет смотреть в глаза даже своему отражению в зеркале.
Честно говоря, скромный бухгалтер сам от себя никогда такого мужества не ожидал. Но он не называл это мужеством. Он просто как-то внезапно обнаружил, что в ответ на побои он только злее и упрямее желает расквитаться с обидчиками. Что сделают при этом с ним, ему безразлично. Его рыхлое, незакаленное тело, которым жена Надя в последнее время была недовольна (и с различными обидными шуточками тыкала его в перетянутый резинкой трусов живот), внезапно обнаружило прочность… и пускай это была прочность не железа, а резины, он был уверен, что не умрет. Он перенесет все и увидит победу справедливости.
— Я хочу написать жалобу, — повторял он следователю Алехину. — Я хочу написать жалобу на ваши методы добывания… выбивания признаний. Я невиновен. Я невиновен.
Его желание было удовлетворено: под руководством своего адвоката, тощего запуганного человечка, Вадим Мускаев написал жалобу, сперва, как ни покажется это смешным, на имя следователя Алехина. Адвокат заверил его, что как начальный этап это необходимо. Как и следовало ожидать, жалоба Алехину на Алехина не возымела никаких последствий: следователь Алехин раздваиваться не умел и отличался монолитной, неуязвимой, можно сказать, цельностью.
Далее со стороны Вадима последовала жалоба на имя начальника следственного управления Макаровой.
Она имела так же мало результатов, как и первая бумага.
На имя областного прокурора Нефедова…
Молчок.
Одна за другой жалобы исчезали в тиши прокурорских кабинетов. Создавалось впечатление, что в этих кабинетах завелось чудовище, которое питается бумагой… И не только бумагой! Оно с удовольствием пьет слезы и кровь невинно избиваемых, оно не прочь отведать мясца тех, кто не выдержал гонки за признаниями… Чудовище хочет питаться. Этим сказано все.