Встретимся в суде
Шрифт:
— Шарова тоже убираем? — словно сквозь туман, расслышала Марина и кивнула:
— Шарова? Да, пожалуй. Скорее всего.
— Ай-ай-ай! Супружник до такой степени тебе досадил? Тебе его совсем не жалко?
— Леня, не ерничай, прошу тебя!
— Не буду, не буду, — утрированно замахал руками Леонид. — Я не собирался ранить твои чувства. Честно говоря, я подумывал оставить Шарова в живых. По крайней мере, расправиться с ним в последнюю очередь. Что ни говори, а из наших институтских преподавателей он был самым классным. Но я тебя понимаю: всю жизнь тащить на себе эту обузу — не обрадуешься.
— Прекрати, — с усилием выговорила Марина.
Марина согласилась на эту встречу по одной причине: сообщить Леониду, что она от него беременна. Он мужчина, он обязан принять
Пожалуй, при таком раскладе ребенку лучше не рождаться…
Александрбург, 25 марта 2006 года, 09.15.
Роберт Васильев
Молодой адвокат Роберт Васильев носил контактные линзы в течение всего лишь двух лет, но так сроднился с ними, что совершенно не замечал этих волшебных пленочек, возвращавших ему стопроцентное зрение. Очки он надевал только вечером перед сном или в выходные дни, когда считал нужным давать глазам отдохнуть. Поэтому вряд ли удивительно, что отсутствие линз лишало его рабочего настроя, располагая к отдыху. Впрочем, адвокат с разорванными связками на ноге — это уже не адвокат, а пациент, так что на отдых Роберт имел полное право. Ему, кстати, и врачи, недовольные тем, что он отказывается от госпитализации, предписали полный покой и возвышенное положение поврежденной конечности. Просто так лежать в гостиничном номере, задрав ногу на спинку кровати, было бы, однако, очень скучно. Никаких новых сведений о судьбе Валентина Баканина пока не поступило (Юрий Петрович как раз ранним утром ушел их добывать), а мусолить в уме старые факты Роберт не усматривал необходимости. Поэтому он, с превеликими трудами допрыгав на выданных ему костылях до своего дорожного портфеля и обратно, рухнул на кровать с книгой Пелевина «Жизнь насекомых». Эту книгу Роберт прихватывал с собой в качестве возможного чтения уже в третью поездку, но так ни разу и не продвинулся дальше первых пяти страниц.
С размаху совершив заплыв за буйки пятистраничной границы, Роберт искренне пытался следить за непредсказуемыми изменениями размеров главных персонажей относительно друг друга и окружающих предметов, но спустя час снял очки и опустил книгу разворотом вниз на глаза, прикрыв их от забиравшегося в номер солнечного света. Произведение попалось, в терминах Роберта, абстрактное, а его в данный момент занимали вещи как нельзя более конкретные. На него совершили нападение, его избили, такое с ним произошло впервые! Ну, допустим, в детстве случалось драться, но во взрослой биографии ему удавалось как-то этого избегать, возможно, потому, что еще не вел по-настоящему серьезных дел. Драки в детстве — это пустяки: тогда Роберт был примерно на равных даже со старшими мальчишками. В крайнем случае, если бы угрожали его жизни, можно было пожаловаться взрослым. А сейчас Роберт ощущал всей кожей, что вчерашнее избиение — всего лишь одно из проявлений злобной силы, которая в Александрбурге подменила собою закон. Жаловаться здесь некому. Вчера их избили, сегодня могут убить, и никто слова не скажет. Может быть, и сейчас, когда он лежит в номере с «Жизнью насекомых», Юрию Петровичу угрожает опасность! Волосы дыбом встают, как подумаешь. Но разве Роберт, со своими разорванными связками, в состоянии его спасти? На что он вообще сейчас годен? Даже ходить не может как следует… Он и себя-то не в состоянии защитить!
Внезапно Роберт насторожился. Отложил книгу, привстал на локте, прислушался. Надел очки, словно они помогали лучше слышать. В дверь гостиничного номера кто-то царапался — словно мышь особо крупных размеров. Непонятно даже было, пытался этот подозрительный кто-то деликатно постучаться или орудовал отмычкой в замке. К счастью, Роберт догадался закрыться изнутри, сразу после отбытия Юрия Петровича устроив импровизированную баррикаду из двух стульев и палки для задергивания штор. Однако сердце его лихорадочно забилось, отсчитывая сто двадцать ударов в минуту.
— Кто там? — громко спросил Роберт.
Царапанье прекратилось. Грубый мужской голос откликнулся:
— Это из милиции. Насчет вашего вчерашнего несчастного случая.
Адвокат Васильев никогда не жаловался на неосмотрительность. А сегодня он тем более был осторожен, как никогда прежде. И ему совсем не внушал доверия сотрудник милиции, который, прежде чем заявить о себе, пытается втихую открыть дверь. И что это за обтекаемое «из милиции»? Представился бы, как положено, с указанием имени и звания! А уж формулировка «несчастный случай» ничего, кроме возмущения, не вызывала. Если бы Роберт на улице Александрбурга случайно поскользнулся, упал и разорвал себе связки на ноге, тогда, спору нет, это был бы несчастный случай. Но когда людей заманивают в укромное место, чтобы нанести им травмы бейсбольными битами, извините, это называется совсем не так!
— К сожалению, — деликатно попытался отделаться Роберт, — у меня болит нога, я не в состоянии подойти и открыть. Загляните, пожалуйста, вечером, когда вернется мой коллега Юрий Гордеев.
За дверью тягостно засопели и изрекли в безапелляционном тоне:
— Врете. Вы изнутри дверь держите. «Значит, правда пытался открыть!» Роберт не чувствовал страха, только нервное возбуждение. Адреналин фонтанами выбрасывался в кровь. Вчера их, по крайней мере, выманили из ресторанного многолюдия в темноту, а сегодня… средь бела дня, в крупной городской гостинице! До чего они здесь докатились, в этом Александрбурге?
— Представьтесь, пожалуйста, — потребовал Роберт так громко и сурово, как только сумел.
Однако представляться ему сомнительный (или несомненный, что еще хуже) представитель александрбургской милиции не стал. Вместо этого Роберт услышал треск двери под напором мощного плеча. Приглушенная реплика в сторону — и снова удар в дверь… «Да он там не один! Конечно, такого рода пакостники — они же трусы, поодиночке не ходят». Как бы то ни было, гостиничной двери, даже подкрепленной стульями и палкой для штор, долго не продержаться. Противники адвокатам попались, как на подбор, мускулистые… Надо что-то предпринимать, и чем скорее, тем лучше. Схватив костыли, Роберт запрыгал в направлении балкона. Второпях ступил на больную ногу. Вскрикнул. Зацепившись костылем за порожек, выпал на балкон — и сквозь решетку ограждения увидел внизу помутневшими от боли глазами пригостиничный парк, по которому прогуливались люди, нарядные и счастливые, как это бывает только в России весной. Очки сползли на кончик носа, и Роберт сердитым тычком в переносицу вернул их обратно. От зрелища окружающего спокойствия ему стало неловко звать на помощь, словно попытка вторжения неизвестных в гостиничный номер ему померещилась. Однако долетавшие даже на балкон стук и треск доказывали, что медлить нельзя.
— Помогите! — закричал Роберт.
Люди продолжали идти, как шли, словно призыв на помощь к ним не относился, словно им не было, по крайней мере, любопытно узнать, кто это орет и почему. Номер, снятый московскими адвокатами, находился на четвертом этаже, но создавалось впечатление, что Роберт пытается докричаться с высоты небоскреба.
— Сюда! На помощь! — до хрипоты надсаживал горло Роберт. — Пожар! Пожар!
Он вспомнил, что в подобных случаях рекомендуется кричать «Пожар!». Люди в большинстве не очень-то склонны спешить на выручку ближнему своему, но угроза собственной жизни — такая, как пожар, — должна привлечь внимание.
С соседнего балкона высунулся голым пухловатым торсом брюнет, телосложением смахивающий на упитанного синего Кришну с обложек книжонок, которые сектанты у станций метро так и норовят всучить зазевавшимся москвичам. Одна щека у брюнета была свежевыбрита, другая — намылена. Он потянул носом и обиженно вопросил:
— Чего, больной, что ли?
Роберт так впоследствии и не выяснил, к чему относилась эта реплика: к состоянию психического здоровья того, кто вопит «Пожар!», когда совсем не пахнет дымом, или к костылям, которые он взял наизготовку, собираясь использовать как оружие.