Вступление в должность
Шрифт:
— Ну, дороженькие родственнички и приятели мои, за внучку Машеньку, — она ласково смотрит на девочку, сидящую на коленях у отца. — Чтоб она была здоровенькая, чтоб росла — не болела. И чтоб мы вот так каждый-всякий год на ее именины собирались.
Потом были тосты за родителей, за бабушку Дарью Игнатьевну, за старушку-прабабушку, опять за Машеньку, которой уже не было за столом, поскольку ей пришло время спать. Матвей Зиновьевич ухаживал за Ирой, наливал ей в хрусталь коньяк и боржом, спрашивал, что ей подать из закусок. Все были
— Вот если бы я встретил там вас, — говорил он, глядя на нее преданными антрацитовыми глазками, — поверьте, это было бы совсем другое дело. Но вы не против, если на тот год мы вдвоем поедем к вашим соснам?
— Что вы, что вы, — испуганно прошептала Ира, хотя их никто не слышал в общем шуме.
— А почему бы нет? — снова спрашивает он, тоже переходя на шепот. («А почему бы тебе не завести солидного любовника? Неужели тебе не скучно с мужем?» — это Примадонна Ире.)
— Вы веселый человек, с вами не соскучишься, — деланно засмеялась Ира. И поднялась, увидев, что Дарья Игнатьевна вышла из-за стола и направилась в коридор.
Когда Ира вошла в кладовую, Дарья Игнатьевна брала с полки и складывала на руку, как дрова, бутылки с армянским коньяком.
— Дарья Игнатьевна, миленькая, вы на меня не сердитесь? До сих пор не отдала вам долг. Скажите правду, вы не обижаетесь? — быстро-быстро говорила Ира, обнимая Дарью Игнатьевну.
— Да что ты придумала? Какие у меня обиды? — искренне удивилась Дарья Игнатьевна. (Господи, совсем обыкновенная женщина! Добродушное лицо, серые мягкие глаза, белая паутинка в волосах!)
— Спасибо, миленькая!.. — Ира поцеловала Дарью Игнатьевну в румяно-медную щеку. — Я при первой возможности верну.
— Да держи сколько хочешь. Аль мне к спеху? Ты ж видишь, как я живу. У меня одного птичьего молока не хватает. Эх вы, интеллигенция! — мягко пожурила она Иру. — Что ты, что мои Алька с Костей, Он инженером на заводе, девяносто чистыми приносит. А я все вот этими руками, — она вытянула грубую, в ссадинах руку. — Мешки да ящики ворочаю… Кваску хочешь? — неожиданно спросила она. — У меня в этот раз такой квас задался получше коньяков. Ты попробуй.
— Ой, с удовольствием! — сказала Ира с такой радостью, будто всю жизнь мечтала испить у Дарьи Игнатьевны квасу. (Но как не радоваться, если все так славно утряслось с долгом?)
— Вон в выварке, черпай кружкой… Постой, из нее кто-то пил. — Свободной рукой Дарья Игнатьевна взяла с полки початую бутылку коньяка, плеснула из нее в кружку, покрутила и выплеснула коньяк сквозь открытую дверь во двор.
(«Не хочу пить ворованный коньяк и есть ворованную икру! Уверен, она на этом деле греет руки» — это Павел Ире, после того как впервые побывали в гостях у Дарьи Игнатьевны.)
И
Ира тоже пела, и хорошо пела: у нее было чистое, серебристое сопрано.
— А у вас голос, — сказал Матвей Зиновьевич, не сводивший с нее преданных глаз. — Вы бы смело могли иметь большой успех на сцене.
— Поздно, поздно, — отвечала Ира, польщенная его комплиментом. — Я свое уже отпела.
— Никогда ничего не поздно, — многозначительно заметил он. Подлил ей в рюмку, взял свою. — За ваш голос!
— Мама, не пей, — сказала ей Света.
— Разве я пьяная? — засмеялась Ира.
— Конечно.
— Не выдумывай, — ответила она и выпила.
— Мам, ну зачем ты? Поедем домой.
— Не выдумывай, еще рано, — отмахнулась от нее Ира.
Потом Аля стала просить, чтоб Ира спела одна.
— Ирина Николаевна, пожалуйста… Мама, Костик, тише!. — хлопала в ладоши Аля. — Да тише вы, Ирина Николаевна споет!
Ира не стала отказываться: спела не меньше десятка песен (репертуар Майи Кристалинской и Эдиты Пьехи). Ей аплодировали, предлагали выпить за нее. Она была в центре внимания.
— О такой женщине, как вы, можно только мечтать, — шепнул ей на ушко Матвей Зиновьевич. — Поверьте, это я вам говорю.
— Ах, перестаньте! — смеялась Ира. У нее кружилась голова, ей давно не было так весело, как сегодня.
Пока танцевали под «маг» в соседней комнате, старушка-прабабушка в платочке и мамы племянников суетились возле столов, готовя их к десерту. Танцевали старое и новое: и твист, и «еньку», и танго. В медленном танго Матвей Зиновьевич стискивал Ирину руку и время от времени повторял: «Вы очаровательны». Когда папы племянников стали выбивать каблуками чечеточную дробь, лупить себя ладонями по груди и коленям, Дарья Игнатьевна отвела Иру к позванивавшему от пляски окну, подозвала племянника Колю, самого младшего и большеухого. Похлопывая племянника по плечу, поправляя ему ворот рубашки, она говорила Ире, что вот он, этот ее племянник, нынче в десятом классе, что ему уже скоро в институт и что этот его институт целиком и полностью зависит от Иры.
— Ты теперь там работаешь, всех профессоров знаешь. Так что я на тебя, как на себя, надеюсь, — говорила она. — Ты с ними, Ирка, напрямую переговори: надо, мол, устроить. А что за то положено, то и будет. Пятьсот потребуют — пятьсот дадим, больше — значит, больше. Болячка с ними, пускай берут, мы не обеднеем.
— Да, конечно… Конечно, устроим Колю, — не задумываясь, отвечала Ира, — Только никаких денег! Денег никто не возьмет… Ах, все это легко сделать. А куда он хочет? На какой факультет?