Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
Доказательством состояния (если тут требуются доказательства), в какое треволнения этой ночи ввергли Дадли Финча, служит тот факт, что сообщение об автокатастрофе, постигшей эту девушку, не вызвало у него даже тени горячего участия и ужаса, которые он, без сомнения, испытал бы накануне. Оно оставило его почти холодным.
— Ну а когда ты увидела свою мать, — сказал он, — разве ты не объяснила ей, что я твой друг?
Мисс Уикхем замялась.
— Об этом я и хочу поговорить с тобой, — сказала она. — Видишь ли, дело
— Я признаю, что приехал не с тем чемоданом, а потому не мог переодеться к обеду. Но помимо этого, провалиться мне, если в моем поведении было хоть что-нибудь жуткое.
— Ну, она почти с самого начала прониклась к тебе самым черным подозрением.
— Если бы ты послала ей телеграмму, что я приеду…
Мисс Уикхем с раскаянием прищелкнула языком:
— Так я и знала, что о чем-то позабыла. Ах, Дадли, мне так жаль!
— Пустяки! — с горькой иронией сказал Дадли. — Возможно, в результате чокнутый дворецкий прострелит мне голову, но не извиняйся. На чем ты остановилась?..
— А, да! Когда я столкнулась с мамой… Ты же понимаешь, Дадли, милый, в каком трудном я оказалась положении, правда? Я только что объяснила ей, что машина расплющена в лепешку и не застрахована, и вдруг она меня спрашивает, действительно ли я тебя пригласила сюда. И только я хотела ответить «да», как она начала говорить о тебе с таким ожесточением, что момент выглядел не слишком подходящим. Ну, и когда она спросила, друг ли ты мне, я…
— Ты сказала, что да?
— Ну, не так прямо.
— То есть как?
— Мне следовало быть жутко осторожной, понимаешь?
— Ну и?
— Я сказала, что в жизни тебя не видела.
Дадли испустил стон, будто ветерок вздохнул среди древесных вершин.
— Но все в порядке, — продолжала мисс Уикхем бодро.
— Да, не правда ли? — сказал Дадли. — Я уже заметил.
— Я пойду поговорю с Симмонсом. Скажу ему, что он должен помочь тебе сбежать. И все будет тип-топ. Ты как раз успеешь на чудесный молочный поезд…
— Спасибо, про этот молочный поезд мне известно все.
— Иду к Симмонсу сейчас же. Так что тебе не надо волноваться, старичок.
— Волноваться? — сказал Дадли. — Мне? Из-за чего бы я стал волноваться?
Бобби исчезла. Дадли отошел от окна. Из коридора донеслись отзвуки перешептывания. Кто-то легонько постучал в дверь. Дадли открыл ее и увидел на коврике посланницу. В глубине коридора маячил, тактично отступив на задний план, дворецкий Симмонс. Приклад ружья он приставил к ноге.
— Дадли, — прошептала мисс Уикхем, — у тебя с собой есть деньги?
— Да. Небольшая сумма.
— Пять фунтов? Для Симмонса.
В
— Ты хочешь сказать, что после всего этот типчик ждет от меня чаевых?
Он метнул через ее плечо яростный взгляд в человека позади ружья, который в ответ угодливо улыбнулся. Видимо, объяснения Бобби убедили Симмонса, что он был несправедлив к Дадли, поскольку его враждебность, столь заметная еще совсем недавно, теперь исчезла.
— Ну, видишь ли, — сказала Бобби, — бедняжка Симмонс беспокоится…
— Я рад, — сказал Дадли мстительно. — Особенно если беспокойство сведет его в могилу.
— Он боится, что мама рассердится на него, когда узнает, что ты уехал. Он не хочет лишиться места.
— Человек, который не хочет выбраться из такого места, последний осел.
— А потому на случай, если мама взбесится и уволит его за то, что он плохо тебя сторожил, он хочет получить что-нибудь на лапу. Для начала он запросил десятку, но я выторговала у него половину. Так что выкладывай, Дадли, милый, и начнем действовать.
Дадли достал пятифунтовую бумажку и проводил ее долгим тоскливым взглядом, исполненным любви и сожаления.
— Вот, бери, — сказал он. — Надеюсь, он потратит ее на алкогольные напитки, налижется до чертиков, споткнется и сломает себе шею.
— Спасибо, — сказала Бобби. — Он поставил еще одно малюсенькое условие, но тебе незачем беспокоиться.
— А какое?
— Да самое пустяковое. От тебя ничего не требуется. Так что можешь не беспокоиться. А теперь начинай завязывать узлы на простынях.
Дадли уставился на нее.
— Узлы? — переспросил он. — На простынях?
— Чтобы спуститься по ним.
Ведущим жизненным правилом Дадли было не прикасаться к своим волосам после того, как они были расчесаны, набрильянтинены и уложены в модный зачес ото лба, но в эту ужасную ночь все правила цивилизованной жизни полетели в тартарары. Он вцепился в свою шевелюру, забрал ее в горсть и закрутил. Только такой радикальный жест мог выразить всю глубину его чувств.
— Ты серьезно предлагаешь, чтобы я вылез в окно и ссыпался вниз по завязанным узлами простыням?
— Боюсь, что так. Симмонс настаивает.
— С какой стати?
— Ну…
Дадли застонал.
— Я знаю, — сказал он с горечью. — Он шлялся по киношкам. Вот так всегда. Предоставляешь дворецкому свободный вечер, а он шмыгает в кино и выходит оттуда в помутнении рассудка, воображая, будто играет звездную роль в каком-нибудь «Сжатом кулаке». Завязанные узлами простыни! — Такая буря чувств бушевала в Дадли, что у него чуть было не вырвалось: «Что за вздор!» — Да он просто слабоумный и несет чушь. Не будешь ли ты так добра объяснить мне, почему эта бедная глупая полоумная скотина не может просто выпустить меня через входную дверь, как человека и брата?