Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
— Вы тот, кого редактор «Будуара миледи» прислал ко мне для интервью?
Вот на этот вопрос Дадли мог ответить без запинки.
— Нет, — сказал он.
— Нет? — эхом отозвалась леди Уикхем.
— Абсолютно и бесповоротно не-е-т, — твердо сказал Дадли.
— Так кто же, — властно осведомилась миссис Уикхем, — в таком случае вы?
— Я Дадли Финч.
— И чему, — спросила радушная хозяйка тоном, так разительно напомнившим ему его покойную бабушку, что пальцы в штиблетах Дадли судорожно скрутились, — чему я обязана честью этого визита?
Дадли заморгал:
— Но я думал,
— Я не знаю ровно ничего.
— Разве от Бобби не было телеграммы?
— Нет, не было. И я не знаю никакого Бобби.
— То есть мисс Уикхем, хотел я сказать. Ваша дочь Роберта. Она сказала, что я могу приехать и что пошлет вам телеграмму, как бы пролагая мне дорогу. Послушайте, это ужасно неловко. Только подумать, что она забыла!
Второй раз за этот день Дадли смутно ощутил, что его богиня все-таки не лишена изъянов. Все-таки девушке не следует заманивать кого-то в дом своей мамаши, а потом забыть протелеграфировать старушенции, чтобы ее подготовить.
— О! — сказала леди Уикхем. — Вы друг моей дочери?
— Стопроцентно.
— Так-так. А где Роберта?
— Она гонит на машине.
Леди Уикхем прищелкнула языком.
— Роберта становится нестерпимо непредсказуемой, — сказала она.
— Я… знаете, — заговорил Дадли смущенно, — если я, знаете, мешаю, скажите одно слово, и я ускочу в гостиницу. То есть я не хочу быть в тягость, так сказать…
— Вовсе нет, мистер…
— Финч.
— Вовсе нет, мистер Финч. Я в восторге, — сказала леди Уикхем, глядя на него, словно он был особенно гнусным слизнем, который нарушил какие-то ее особенно прекрасные мысли в розарии, — что вы смогли приехать. — Она прикоснулась к звонку. — Симмонс, — продолжала она, когда появился дворецкий, — в какую комнату вы отнесли багаж мистера Финча?
— В Голубую комнату, миледи.
— В таком случае, может быть, вы проводите его туда? Он, вероятно, захочет переодеться к обеду. Обед, — сообщила она Дадли, — подадут в восемь.
— Ладненько! — сказал Дадли. Ему немного полегчало. Какой ни внушительной старушенцией была эта старушенция, он не сомневался, что она слегка растает, когда он облачится в свой добрый старый вечерний костюм. За этот костюм он ручался головой. В Лондоне полно портных, способных раскромсать штуку сукна и сшить лоскуты в какое-то подобие одежды, но лишь один-единственный, способный сварганить костюм, который сливается с фигурой в единую гармонию и кажется прекрасным, как летняя заря. Это был портной, который имел счастье оказывать профессиональные услуги Дадли Финчу. Да, всеми фибрами чувствовал Дадли, входя в Голубую комнату, минут через двадцать старая кровопийца просто ослепнет.
В краткий миг перед тем, как он зажег свет, Дадли смутно различил безупречный костюм, бережно разложенный на кровати, и повернул выключатель, ощущая себя странником, вернувшимся к родному очагу.
Комнату озарил свет, и Дадли замер, отчаянно моргая.
Но сколько он ни моргал, открывшееся его глазам страшное зрелище отказывалось измениться хоть на йоту. На кровати был разложен не его вечерний костюм, а несравненная по жути мешанина предметов одежды, какую ему только приходилось видеть. Он еще раз безнадежно поморгал и, шатаясь, приблизился к кровати.
Он стоял там, взирая на все эти гнусные тряпки, а сердце у него в груди смерзалось в кусок льда. При чтении слева направо предметы на кровати были таковы: пара коротких белых носков, малиновый галстук-бабочка с готовым узлом колоссальной величины, что-то вроде широкой блузы, синие бархатные штаны по колено и в заключение — окончательно сразив Дадли печалью и безнадежностью — очень маленькая матросская бескозырка, на ленте которой крупные белые буквы кричали: «ЭСМИНЕЦ „ТОШНЯЩИЙ“».
На полу красовалась пара коричневых сандалий с ремешками и пряжками. На вид очень просторного размера.
Дадли прыгнул к звонку. Явился лакей.
— Сэр? — осведомился лакей.
— Что, — отчаянно вопросил Дадли, — это такое?
— Я достал это из вашего чемодана, сэр.
— Но где мой вечерний костюм?
— Вечернего костюма в чемодане не было, сэр.
Яркий свет озарил Дадли. Спор парочки ребят в «Трутнях», как ему теперь припомнилось, касался маскарадов. Вечером оба они собирались на маскарад, и один воззвал к Дадли поддержать его доводы, что в таких случаях благоразумный человек в целях безопасности одевается Пьеро. А второй заявил, что уж лучше умрет в придорожной канаве, чем наденет такой, всеми заношенный костюм. Он оденется маленьким мальчиком, сказал он, и с мукой в сердце Дадли вспомнил свой издевательский смех и предсказание, что вид у него будет самый ослиный. А потом он умчался в гардероб и по ошибке вместо своего забрал чемодан второго.
— Послушайте, — сказал он. — Я никак не могу спуститься к обеду в таком виде.
— Нет, сэр? — сказал лакей почтительно, однако с поистине бесчеловечным отсутствием интереса и симпатии.
— Смотайтесь в комнату старушенции… То есть, — сказал Дадли, опомнясь, — сходите к леди Уикхем и сообщите ей с приветом от мистера Финча, что он жутко сожалеет, но он куда-то подевал свой вечерний костюм, а потому будет вынужден спуститься к обеду в том, что сейчас на нем.
— Слушаю, сэр.
— Погодите! — Дадли поразила совсем уж ужасная мысль. — Погодите! Мы обедаем одни, а? То есть больше никого к обеду не ждут?
— Нет, сэр, — услужливо ответил лакей. — К обеду ожидаются гости.
Четверть часа спустя в столовую прибрел поникший и полностью деморализованный Дадли. Что бы там ни твердили моралисты, но чистой совести еще не достаточно, чтобы человек бодро переносил все превратности жизни. Дадли получил прекрасное воспитание, и тот факт, что он обедает в незнакомом доме в пестром клетчатом костюме, угнетал его совесть, как чернейший грех, и он тщетно пытался справиться с этим чувством.
Ирония ситуации заключалась в том, что в нормальном состоянии духа он высокомерно поморщился бы, глядя на убогие одеяния своих сотрапезников за столом. На левом рукаве мужчины напротив него виднелась непростительная морщинка. Типчик рядом с девицей в розовом, возможно, обладал прекрасным сердцем, но жилет, под которым оно билось, не сидел на нем, а обвисал. Ну а галстук еще одного типчика рядом с леди Уикхем даже не был галстуком в буквальном смысле этого слова, но всего лишь прискорбным промахом. Однако в нынешнем своем положении он изнывал от зависти к этим оборванцам.