Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
— Ну как ты не понимаешь! — рассудительно заметила мисс Уикхем. — А что он скажет маме? Ее же надо заставить поверить, будто ты сбежал, несмотря на его бдительность.
Вопреки своему умственному смятению Дадли не мог не признать — пусть смутно, — что в этих словах что-то было, и перестал возражать. Бобби кивнула ожидающему Симмонсу. Деньги перешли из рук в руки. Дворецкий мирно прошествовал в комнату, чтобы внести свою лепту в приготовления.
— Быть может, чуть потуже, сэр, — елейно посоветовал он, бросив критический взгляд на узлы Дадли. — Нельзя же допустить, чтобы вы упали и разбились, сэр. Ха-ха-ха!
— Вы сказали «ха-ха»? — осведомился Дадли
— Я осмелился…
— Больше этого не делайте.
— Как вам угодно, сэр. — Дворецкий направился к окну и выглянул. — Боюсь, простыни не достанут до земли на несколько футов, сэр. Вам надо будет спрыгнуть.
— Но, — поспешно вмешалась Бобби, — внизу тебя ждет чудесная, мягонькая, пушистенькая клумба.
Только несколько минут спустя, когда он повис на нижнем конце простыни и наконец понудил себя разжать руки и достичь земли на манер парашютиста, чей парашют не раскрылся, Дадли обнаружил, что в своем описании местности мисс Уикхем допустила ошибку. Чудесная мягонькая клумба, о которой она говорила с таким девичьим энтузиазмом, бесспорно, его ждала, но Роберта не упомянула о том, что на этой клумбе произрастали кусты, крайне колючие по своей природе. И Дадли завершил свой стремительный полет падучей звезды как раз в одном из них. До этого мига он никак не предполагал, что какие-либо растения, кроме кактусов, могут обладать таким количеством и до такой степени острых шипов.
Кое-как он выпутался из веток и застыл в лунном свете, негромко произнося прочувствованный монолог. Из окна над ним высунулась голова.
— Вы не ушиблись, сэр? — осведомился голос Симмонса.
Дадли не ответил и зашагал прочь со всем тем достоинством, на которое способен человек с кожей, проколотой в сотне мест.
Он вышел на подъездную аллею и захромал по ней к воротам, которые позволяли достичь дороги, которая позволяла достичь станции, которая позволяла достичь молочного поезда, который позволял достичь Лондона, и тут безмолвие ночи внезапно разорвал грохот выстрела. Нечто несравненно более болезненное, чем все недавно вонзившиеся в него шипы, поразило его в мясистую часть левой ноги. И это нечто, словно бы раскаленное добела, чудеснейшим образом преобразило Дадли. До этой секунды он еле брел по дороге, совсем разбитый, апатичный ко всему человек. Теперь же он словно воспрял духом. Испустив один-единственный пронзительный вопль, он побил рекорд прыжков в длину с места для любителей и явно вознамерился поставить новый рекорд в забеге на стометровку для профессионалов.
Телефон у кровати Дадли звенел довольно долго, прежде чем он все-таки проснулся. Вернувшись в свою квартиру на Джермин-стрит незадолго до семи часов утра, он утолил голод обильным завтраком, а затем со стоном юркнул под одеяло. Теперь же, как ему сказал быстрый взгляд на часы, стрелки приближались к пяти вечера.
— Алло? — прохрипел он.
— Дадли?
Еще сутки назад этот голос вызвал бы у нашего молодого человека судороги восторга. Еще сутки назад, услышав этот голос в телефонной трубке, он завизжал бы от восхищения. Но, услышав его теперь, он только нахмурился. Сердце под ярко-розовой пижамой было мертво.
— Да? — сказал он холодно.
— Ах, Дадли, — промурлыкала мисс Уикхем, — с тобой все хорошо?
— Настолько хорошо, — ответил мистер Финч совсем уж ледяным тоном, — насколько хорошо чувствует себя человек, чьи волосы побелели до самых корней, кого морили голодом и выкидывали из окон в кусты с шестидюймовыми шипами, а также стирали в порошок, превращали
Огорченное восклицание прервало этот поток красноречия:
— Ах, Дадли, но он же в тебя не попал?
— Он в меня попал.
— Он же обещал, что не будет в тебя целиться.
— Ну, в следующий раз, когда он начнет палить по вашим гостям, скажите ему, чтобы целился, и хорошенько! Тогда у них, возможно, будет шанс остаться невредимыми.
— Могу ли я чем-нибудь помочь?
— Нет, спасибо. Разве что доставить мне голову этого типчика на подносе.
— Он настоял на одном выстреле. То условие, о котором я упомянула. Ты помнишь?
— Я помню. Самое пустяковое условие, из-за которого я не должен беспокоиться.
— Чтобы окончательно убедить маму.
— Надеюсь, ваша матушка осталась довольна? — вежливо осведомился Дадли.
— Дадли, я так хочу что-нибудь для тебя сделать. Я бы приехала ухаживать за тобой. Но из-за машины я в немилости, и Лондон для меня пока под запретом. Я звоню из «Герба Уикхемов». Но думаю, в следующую субботу я сумею выбраться. Так приехать?
— Обязательно, — сердечно сказал Дадли.
— Чудесно! Значит, семнадцатого. Ладно, я попробую добраться до Лондона утром, но не слишком рано. Где мы встретимся?
— Мы не встретимся, — сказал Дадли. — Ко времени второго завтрака семнадцатого я отплыву в Австралию. Счастливо оставаться.
Он повесил трубку и снова заполз под одеяло, полный имперских устремлений.
Амброз выходит из игры
— Ну и ладненько, — сказал Алджи Круфтс. — Тогда я поеду один.
— Ну и ладненько, — сказал Амброз Уиффин. — Поезжай один.
— Ну и ладненько, — сказал Алджи Круфтс. — И поеду.
— Ну и ладненько, — сказал Амброз Уиффин. — И поезжай.
— Ну и ладненько в таком случае, — сказал Алджи Круфтс.
— Ну и ладненько, — сказал Амброз Уиффин.
— Ну и ладненько, — сказал Алджи Круфтс.
Пожалуй, нет ничего печальнее (сказал мистер Муллинер), чем разлад между друзьями детства. Однако добросовестный рассказчик обязан сообщать обо всем.
Кроме того, долг такого рассказчика — хранить строгую беспристрастность. Тем не менее в данном случае просто невозможно не принять чьей-то стороны.
Достаточно ознакомиться с фактами, и станет ясно, что Алджи Круфтс имел полное право даже на еще более суровый тон. Было то время года, когда у всех молодых людей правильного образа мыслей возникает потребность отправиться в Монте-Карло, и по плану они с Амброзом должны были сесть на поезд, доставляющий пассажиров прямо к пароходу, утром шестнадцатого февраля. Все приготовления были завершены — билеты куплены, чемоданы упакованы, «Сто систем выигрыша в рулетку» основательно проштудированы от корки до корки, — и нате вам! Днем четырнадцатого февраля Амброз хладнокровно заявляет, что намерен пробыть в Лондоне еще две недели.
Алджи Круфтс впился в него взглядом. Амброз Уиффин всегда одевался элегантно, однако на этот раз его облик обрел зловещий блеск, который мог означать только одно. Об этом кричала белая гвоздика в его петлице, об этом визжали складки на его брюках, и Алджи мгновенно все понял.
— Ты приударяешь за какой-то мерзкой юбкой! — сказал он.
Амброз Уиффин покраснел и пригладил свой цилиндр против ворса.
— И я знаю за какой! За Робертой Уикхем.
Амброз снова покраснел и снова пригладил свой цилиндр, но на этот раз в положенном направлении, восстанавливая статус-кво.