Вся Правда
Шрифт:
— Учитель, Александр. Я хочу, чтобы он уехал из Блэквуда. Обязательно поищи его биографию — он чертов педофил.
— Насколько ты вовлечен в это дело? — его голос напряжен.
Постороннему человеку может показаться, что он заботится о благополучии своего сына. На самом деле он не хочет, чтобы что-то запятнало его безупречную, прилежную фамилию, на создание которой он потратил годы. Если его сына назовут преступником, никто не наймет его фирму.
Я смотрю на свои руки и кровь, сверкающую на
Насколько я в этом замешан?
— Очень глубоко, — говорю я Александру.
— Ты оставил отпечатки пальцев?
— Несколько, да.
Я пришел в перчатках, но мне нужно было почувствовать его кровь на своей коже.
— Чертов ад. — он дышит в трубку. — Хорошо, уходи. Я позабочусь об этом.
Я вешаю трубку, не сказав больше ни слова. Александр не заслуживает никакой благодарности. В конце концов, он оставил нас одних заботиться друг о друге после смерти мамы. Самое меньшее, что он может сделать, это заплатить цену за то, кем мы стали.
Я, полный ярости и глубоко укоренившейся боли.
Ари, хрупкая и иногда холодная.
Мне требуется пятнадцать минут, чтобы добраться до нашего дома, а затем отправиться в свою комнату. На мгновение я останавливаюсь перед комнатой напротив моей.
Ее комната.
С тех пор как в начале года умер ее отец, Рейна живет с нами.
Со мной.
Лично, но никогда в мыслях.
Мои кулаки сжимаются по обе стороны, когда я вспоминаю слова этого ублюдка.
Она умоляла о моем члене.
Он мог солгать. Я должен был бы в это поверить, но он был не в том состоянии духа, чтобы думать о лжи после того, как я избил его почти до смерти.
Кроме того, после всего, что сделала Рейна, что отличает это от других?
Я закрываю глаза, отгоняю мысли о ней, но сосущие звуки, которые она издавала из-под стола, когда он гладил ее по волосам, атакуют мой мозг. Она звучала как начало гребаного порно.
Я должен был убить этого ублюдка.
— Что…что случилось? — ее слегка хрипловатый голос заставляет меня открыть глаза.
Рейна стоит в дверях в шортах и топе. Они облегают ее атлетическое тело, как вторая кожа.
Соблазнительница. Она всегда была такой гребаной соблазнительницей.
Ее глаза, в которых обычно нет эмоций, немного расширяются, когда она смотрит на мои окровавленные руки и обувь, мои сжатые кулаки и челюсть.
Держу пари, на меня стоит посмотреть.
— Что у тебя с руками? Почему они в крови?
Она подходит ко мне и протягивает руку, будто хочет прикоснуться ко мне, прежде чем быстро опускает, понимая, кто она и кто я.
Рейна не прикасается ко мне. Она даже не позволяет мне поцеловать ее. Несколько раз, когда я пытался, она так сильно отгораживалась, что
Но она умоляла о члене учителя.
Она позволяет другим футболистам флиртовать с ней, словно она одинока. Как будто меня, блядь, не существует.
— Ты снова избил человека? Что с тобой не так? — она складывает руки на груди, воздвигая, между нами, невидимую стену.
Я чертовски ненавижу, когда она так делает.
В это время у меня нет места для размышлений, не говоря уже о том, чтобы действовать рационально.
Гнев, который мучил меня с полудня, усилился до опасного уровня.
Я думал, что избиение этого больного ублюдка насытит меня, но это только все ухудшило.
Или, скорее, его слова.
Я бросаюсь к Рейне и хватаю ее за горло своей окровавленной рукой с разбитыми костяшками пальцев.
Рейна едва заметно вздрагивает, когда я прижимаю ее спиной к стене.
— Ты. — мой рот парит в нескольких сантиметрах от ее рта. — Ты это то, что, черт возьми, со мной не так, Рейна.
Ее лицо краснеет — от нехватки воздуха, — но она не сопротивляется. Она не пытается оттолкнуть меня от себя.
Статуя.
Холодная, безжизненная статуя.
Какого черта я вообще думал, что она может быть кем-то другим?
Я отпускаю ее с ревом, мои сухожилия рвутся от напряжения. Затем я ударяю кулаками по обе стороны от ее лица, еще сильнее раздирая костяшки пальцев.
Свежая кровь стекает по стене, пока я тяжело дышу, глядя на нее сверху вниз. Она смотрит на меня в ответ такими голубыми глазами, что я мог бы в них утонуть.
Она даже не моргает, просто стоит.
Но впервые за долгое время слеза скатывается по ее щеке. Это всего лишь одна-единственная слеза, но она создает хаос в ее взгляде.
На мгновение ее глаза наполняются глубокой печалью, и это сводит меня с ума. Это разрывает меня на части и режет на куски.
Я не думаю, когда опускаю голову и прижимаюсь губами к ее губам, кусая их, пожирая их. Рейна это запретный плод, нечто изысканное на вкус, потому что это грех. Ее рот дрожит, и я открываю его, погружая свой язык. Я наслаждаюсь ею, ее дыханием и мягкостью. Ее вкусом и даже ее гребаной холодностью.
Она не целует меня в ответ. Рейна никогда не целует меня в ответ, но, по крайней мере, на этот раз она не отталкивает меня, просто позволяет мне целовать ее, пока она стоит, прижав обе руки к бокам.
Затем, как будто понимая, что она не должна этого допустить, ее руки сжимаются в кулаки, и она отталкивает меня на расстояние вытянутой руки.
Ее грудь поднимается и опускается от напряжения, в такт моему ритму.
— Забудь меня, Ашер, — шепчет она. — Я не заслуживаю того, что ты для меня делаешь.