Вся синева неба
Шрифт:
– А.
– За стоянкой есть водоем, – добавляет Жоанна. – Думаю… думаю, можно им воспользоваться.
– Я схожу посмотрю. Тебе нужна вода сейчас?
– Нет. Я пойду вымоюсь в ручье. Надо еще кое-что постирать. Если… Если хочешь, я и тебе постираю…
Он силится взять себя в руки, преодолеть усталость.
– Да, спасибо. Подожди, я пойду посмотрю.
Жоанна сгребла под мышку тюк грязного белья. Она выходит из кемпинг-кара, чтобы идти к ручью.
– Не лучше ли тебе отдохнуть? Ты бледная.
– Нет, все хорошо. Холодная вода пойдет мне на пользу.
Она убегает. Видно, от мрачности, которая, наверно, сочится из всех пор его кожи. Она права. Он снова усаживается
Он должен выкинуть из головы Лору, если хочет хоть что-то написать. Это невозможно. Она повсюду. Ее голос звучит у него в ушах.
– Что объяснить?
Ее злой голос. Слегка раздраженное лицо над чашкой кофе.
– Почему ты хочешь уйти.
Она заколола волосы в узел и вдела в уши две жемчужины. Губы были накрашены бледно-розовой помадой и выглядели фантастически. Но он не мог к ней прикоснуться. Она уходила.
– Мы больше не на одной волне.
В тот день она постоянно теребила колечко на пальце, перстенек, который никогда не снимала, даже ночью, когда спала.
– Мы на разных волнах, потому что ты только и думаешь, как бы уйти из дома!
– Не переворачивай все с ног на голову, Эмиль!
– Как мы можем быть на одной волне? Ты только и думала, как бы смыться отсюда и повеселиться! Мы встречались лишь мельком!
– Ты переворачиваешь все с ног на голову!
– Да что я переворачиваю?
Он кричал, не мог удержаться. Она была здесь, так близко, перед ним и в то же время навсегда недоступная.
– Я стала уходить, потому что мы больше не были на одной волне. Мне было легче убегать, жить от вечеринки к вечеринке, чем убедиться, что все кончено, что нам нечего больше делать вместе.
– Нет же, нам было очень хорошо вместе! Ты все испортила, вздумав выпендриваться на вечеринках!
Она встала из-за стола. Взяла сумку, направилась к двери.
– Нет, Лора, постой! – крикнул он.
Голос его сорвался. Он был раздавлен. Готов был ползать у ее ног, если понадобится. Она занервничала:
– Я пришла только ради тебя. Только потому, что ты хотел поговорить. Я пришла не для того, чтобы выслушивать от тебя гадости!
Он хотел поймать ее за руку, но она его оттолкнула.
– Извини меня, Лора, извини меня.
Она на несколько мгновений сняла свою маску раздражения, и он увидел грусть на ее лице. Он понял, что ей тоже больно, по-другому, но больно.
– Я хочу, чтобы ты мне сказала. Если у тебя кто-то есть… Я хочу знать…
Она вздохнула. Сделала над собой усилие, чтобы оставаться спокойной и доброй.
– Никого нет. Я тебе уже сто раз говорила…
– Ты не обманывала меня?
– Я не обманывала тебя.
– Ты бы мне сказала?
– Я бы тебе сказала.
– Тебе хотелось?
Она ушла от ответа. Сменила тему:
– Хочешь, пойдем посидим в кухне?
И он больше не задавал этого вопроса, потому что догадался, какой будет ответ. Они сели в кухне. Он обхватил голову руками. Было мучительное ощущение, будто он разлагается изнутри.
– Почему мы…
Он не смог договорить. Она переспросила:
– Почему мы – что?
– Почему мы больше не были на одной волне?
– Я думаю, что… Я думаю, что я была готова что-то построить, стать взрослой. Но ты – нет. Еще нет.
Он среагировал мгновенно, повысив голос:
– Ты врешь! Я согласился на ребенка!
Она грустно улыбнулась.
– Да. Ты согласился, но слишком поздно… и не по той причине.
Мама & папа, Маржо & Бастьен, Рено & Летисия и все ваше потомство,
это письмо придет, по-вашему, слишком поздно (сегодня пять дней, как я уехал), но для меня – слишком рано.
Я бы хотел иметь больше времени, чтобы его написать. Мне самому еще не совсем ясно, что происходит в моей голове, но я не мог заставлять вас ждать вечно…
Эмиль вынужден начать письмо, чтобы прогнать мысли, возвращающие его к Лоре. Отпив глоток чая, он поспешно берет ручку, чтобы не потерять нить.
Я готов составить список причин, побудивших меня уехать. Это могло бы помочь вам понять и простить меня. Вы сможете найти как минимум одну весомую для каждого из вас. Первая и самая очевидная – я не хочу этих клинических испытаний и не хочу помереть подключенным к электродам. Я не хочу быть лабораторной крысой. Если болезнь должна забрать меня, пусть заберет, но, ради Бога, пусть врачи оставят меня в покое!
Вторая причина, которая объясняет мое бегство, – я не хочу стать для вас обузой. Если бы я остался, было бы именно так. У вас есть другие дела. У всех.
Третья причина скорее имеет отношение к гордости и к эго. Так ли уж она похвальна? Не знаю. Но вот ведь, я не хочу, чтобы мой образ померк в ваших глазах. Я предпочитаю уехать (наверно, эгоистично), оставшись в вашей памяти таким, каким себя вижу: молодым, красивым, мускулистым, с большим будущим, энергичным, обольстительным (да, посмейтесь)…
Я не хочу впасть в маразм, не хочу, чтобы мне помогали вспомнить, как меня зовут, чтобы меня заново учили завязывать шнурки или варить яйца. Я не хочу запомниться вам жалким и уязвимым (особенно последний пункт). У меня есть гордость, как у всех. Я предпочитаю прожить последние месяцы вдали от ваших глаз.
Еще одна причина, более симпатичная: я всегда хотел предпринять это путешествие к природе!!! Рено, мы с тобой поклялись! У тебя еще будет время сделать это позже, с Летисией и мелким. А для меня – сейчас или никогда. Славно уехать, осуществив мечту;)
Я не хотел прощаний. Я трус. Это тоже одно из моих достоинств.
Вот как с этим письмом: это легче, чем телефонный звонок. Не знаю, позвоню ли я вам когда-нибудь, но писать буду, это точно. Во всяком случае, так долго, как буду помнить вас.
Я постараюсь написать по письмецу каждому в отдельности в ближайшем будущем. Но будьте снисходительны, мне нужно время, чтобы найти слова. Они появятся.
Теперь придется прослезиться, потому что я должен сказать, что люблю вас, что вам не надо обо мне тревожиться и что я счастлив. Хоп, готово! Наберитесь терпения, следующее письмо придет очень скоро.
Обнимаю вас.
У него чувство, что он снова бежит, еще раз уклоняется от прощаний. Ладно, не важно. Через несколько месяцев его не будет. Оставшиеся договорятся со своими воспоминаниями, сами придумают достойное прощание и весомые причины.
Жоанна сидит по-турецки в воде, которая доходит ей до пояса. Она расстелила выстиранное белье вокруг на валунах. Услышав шорох его шагов по гальке, она поворачивает голову.
– Ты дописал свое письмо?
Он пожимает плечами. Вид у него хмурый.
– Да.
– Отправишь его сегодня?
– Или завтра. Когда мы поедем делать покупки для похода.
Повисает молчание. Он стоит на берегу, переминаясь с ноги на ногу. Он напряжен. Жоанна бьет руками по поверхности воды, летят брызги.
– Ты недоволен? – спрашивает она.
Он хмурит брови.
– Что?
– Ты недоволен тем, что написал?
– Да… Немного. – Он выдавливает подобие улыбки. – Это видно по моему лицу?
Ее лицо ничего не выражает, когда она отвечает: