Всячина

Карнишин Александр Геннадьевич

– Ничо-о-о, - смеется кто-то из молодых сибиряков.
– У нас, вон, медведь, говорят, раз в год моется, так его все только боятся. И нас будут бояться...

– Не будут, боец! Не будут. Нас уже боятся. Потому что мы - армия!

– Так точно!

Сегодняшний марш вывел на околицу давно сожженного села. Трубы печные еще стоят - это признак, что село, скорее всего, было "наше". Когда находим "не наше" - там обычно торчат тонкие, огнем свитые разно и согнутые в разные стороны стальные газовые трубы, да еще водопроводные.

Хотя, что тут теперь наше, что - нет, давно никто не может разобраться.

– Слушай, Иван Петрович, а ты мирное-то время помнишь еще?

– Это, смотря как рассуждать. С одной стороны, вроде и мир был, как помню, а с другой - все равно все время воевали. Если не мы и не с нами, то все равно где-то была война. Или террор - это ведь тоже война, если вдуматься.

– Но вот такого же не было, как сейчас?

– Такого? Такого не было. Да кто же мог подумать о таком? Знаешь, сколько у нас на складах тогда лежало только простого стрелкового оружия? В двадцать раз больше мобилизационной потребности! В двадцать раз! Официальные данные, между прочим. Это все равно, что каждому в армии по двадцать автоматов.

– Н-да... Вот бы нам сейчас тот автомат... Или двадцать.

– А этим? Врагам нашим - тоже автомат? А потом - нам бы снарядов и пушек, нам бы самолетов и бомб, патронов нам, да взрывчатки... Нет, дорогой ты мой боевой товарищ. Всем - поровну. Теперь у нас только так. И у них - тоже.

В старых фантастических романах часто поминали какой-нибудь специальный отдел, занимающийся поиском вмешательства инопланетного разума в наши земные дела. Рано или поздно наши героические ребята таких внеземных "внедренцев" находили и либо уничтожали всех насмерть, либо изгоняли с планеты в далекий космос, а земляне продолжали свои военные игры.

Правда, ученые говорили между собой, что, мол, если до нас все же долетят космические корабли, то каков же, выходит, их уровень развития - тех, кто прилетит? И кто мы для них тогда, получается? Для гипотетических космонавтов, прилетевших с другого края галактики? Чем мы им интересны можем быть? И приходили некоторые к выводу - ничем. То есть, даже если и прилетели они уже, то смотрят, как исследователь на муравьиную мельтешню в большом муравейнике. Смотрят и нам не показываются. Вернее, мы их просто не видим, не можем даже ощутить, а они, может, давно уже тут, рядом.

Да кто же тех ученых слушает?

А потом мир вдруг кончился.

Можно долго спорить и пытаться доказывать, кто тогда первый нажал кнопку. Тут даже сам повод не интересен. Потому что оружие - оно, чтобы стрелять. Не может ружье висеть вечно на заднике сцены и не выстрелить, в конце концов. Для чего делали тысячи стратегических ракет? Для первого удара? Вот и пошли ракеты из шахт. Полетели ракеты с пилонов из-под крыльев стратегических бомбардировщиков, рванулись им навстречу такие же - с другой стороны.

Кто-то из понимающих процесс тут же застрелился, кто-то

повесился в туалете, как в старых страшных кинофильмах. Ждать полчаса и больше, пока долетит неминуемая жестокая и страшная смерть - это тяжело. Это не для каждого. Да еще, если знаешь, что это не твоя личная смерть летит, а всеобщая. Страшная смерть для всего мира.

Войска уже поднимаются по тревоге. Бегут солдаты на плац, стучат подковами сапог, возвращаются по команде за оружием и боеприпасами. Боевая - не учебная! Взлетают по красной ракете самолеты. Космические станции начинают вести круглосуточное наблюдение за передвижением противника.

Полчаса... Или все же целый час? Это был самый последний час, самый крайний, можно сказать, когда третья мировая на самом деле уже началась, но еще не был убит ни один вражеский солдат.

А потом ракеты долетели до цели. И не взорвались. Ни одна ракета, ни одна бомба - не взорвались. И тут же остановились двигатели атомных подводных лодок. Танковые дизели замолкли. Самолеты попадали с неба, как запущенные неловкой рукой камни. Ослепли космические станции. Последний раз мигнули компьютеры, а потом погасли все лампы во всем мире.

– А-а-а, суки!
– кричал в истерике генерал, щелкая раз за разом курком пистолета, прижатого к виску.
– Гады, твари!

Порох не горел. Взрывчатка не взрывалась. Ток не проходил по проводникам. Видно, исследователь, ну, тот самый, что давно уже наблюдал за нами, решил, что объект исследования подлежит охране. И охранил, запретив и изъяв из употребления практически все оружие, убивающее издали и массово.

Но разве войну можно остановить вот так просто? Если уже муравьиные колонны выступили из своих муравейников, то они переплывут реки и ручьи, своими телами погасят огонь, но все равно доберутся до врага. Сцепятся насмерть.

– Слышь, замполит, говорят, европейцы недавно своих стали мечами вооружать. Как в книгах. Куют такие же, как в музеях, по образцу и подобию, формируют подразделения.

– Да, слышал я такое. Но ты подумай сам, сколько времени надо, чтобы научить одного хорошего мечника? Они вон и лучников пытались научить - и что у них вышло?

Вышел пшик. Действительно, лук не стал массовым оружием. Да и мечник, самый сильный и умелый - что он может против сомкнутого строя регулярной армии?

– А на юге, слышно, копья куют - металл экономят.

– Это они правильно делают, между прочим. Экономия - великая вещь. А копье - вещь страшно в бою опасная и к строю очень пригодная. Только вот как они будут этими копьями свою оборону крепить? Окопы, скажем, рыть? Да хотя бы даже своих закапывать, погибших? Нет, все-таки на сегодня наше оружие - лучшее в мире.

– Сержант!
– крикнул в сторону раздернутого входа в палатку.

– Я!

– Там у тебя брусок был такой хороший, помнится. Настоящий такой брусок. Дай-ка мне его на пару минут.