Всячина
Шрифт:
– Дети!
– закричал тонко и радостно Фома Игнатьевич.
– Дети! Вставайте! Мы сегодня идем на выставку!
– Тридцать минут вам на сборы. Автобус внизу. Опоздаете - сами знаете.
Они успели просто вот тютелька в тютельку. Как говорится, "на падающем флажке".
– Ивановы!
– кричал от передних дверей молодой полицейский в черной форме с блокнотом в руках.
– Ивановы!
– Есть, все!
– отвечали сзади.
– Так... Опискины!
– Это мы, - ответил Фома Игнатьевич.
– Мы все.
– Староприходские!
– Извините, Староприходский.
– Вот ведь, - беззлобно ругнулся полицейский.
– Опять со списками напортачили. Вычеркиваю, значит.
После переклички тронулись. В пути кто-то впереди читал в микрофон справку о знаменитом русском художнике Иване Ивановиче Шишкине. Все слушали молча и внимательно. Даже дети. Они уже понимали.
Когда приехали, увидели огромную очередь.
– Ну, вот... Провошкались с вами. Теперь на весь день, считай. Ну, пока займемся чтением. Предъявите читательские билеты, подготовьтесь объяснять, если что у кого не так.
И пошел по проходу от самого начала автобуса и к самому его концу. Брал в руки читательский билет, листал быстро, сравнивал фотографию с лицом владельца, потом смотрел в свои списки, отмечал что-то, командовал "на выход", и человек бежал в конец очереди. И так с каждым.
– А вот вы, Игнат Фомич...
– Фома Игнатьевич мы, - робко возразил Фома Игнатьевич.
– А не одна фигня? Чем органы поправлять, лучше бы за собой следили. Когда взяли "Войну и мир"? А? А когда сдавать будете? Что, совсем ничего больше не читали? Маловато у вас выходит. Не по норме. Я вот ставлю специальную отметку - потом участковый проверит. Но на следующей неделе за вами будет еще Достоевский и Чехов. Оба сразу. Согласно списков. То есть, прощаю... Пока. На выход!
И Фома Игнатьевич, подталкивая детей и прижимая локтем руку жены, быстро пошел в конец длинной очереди на выставку великого русского художника Шишкина, радуясь, что простили. Хоть и пока. Ничего, на следующей неделе вечерком после работы осилит и Достоевского, и Чехова.
Понятное же дело - на классике держится все. От семьи до государства - на классике.
Сзади следующему скомандовали:
– На выход!
Колокольчик
– ...А тебе, добрый молодец, я подарю за все хорошее вот такой очень полезный и очень волшебный подарок.
Заказанный по телефону в специальной фирме огромный, пахнущий коньяком и почему-то немного рыбой, Дед Мороз в красном атласном халате, подпоясанном золоченым шнуром, отодвинув в сторону бороду, полез куда-то глубоко во внутренний карман и достал простой металлический блестящий нержавейкой колокольчик с выбитой по краю надписью "2000". Вообще-то его позвали к детям, и он свое отработал на полную катушку, до пота и до восторженного визга младшего - "Папа, Дед Мороз самый настоящий!".
А вот подарки родителям как-то не предусматривались программой. Жене он вручил футлярчик с кольцом (это Паша заранее, еще впуская в квартиру, сунул ему в карман и сказал тихонько, как и кого звать). А самому Павлу Игнатьевичу Морозову, двадцатисемилетнему системному администратору рекламной фирмы, протянул ни с того ни с сего эту побрякушку.
– Папка! Он же волшебный! Скажи скорее "спасибо"!
– глаза сына требовали.
А чего ж не подыграть?
– Спасибо тебе, Дедушка Мороз! Что же за волшебство кроется в твоем подарке?
– Правильно ты понял, молодец. Именно - волшебство. Просто позвони, если что. Понял? Позвони...
– ...Ага, и ты сразу примчишься на помощь?
– скепсис звучал в каждом слове и в каждом звуке.
– Нет, у меня очень много дел. Но - должно помочь. Ты только позвони...
...
Колокольчик Павел бросил в карман рабочего пиджака, чтобы рассказать какую-нибудь волшебную историю на работе. Или историю любовную, девушкам - они это любят, когда про любовь. Например, можно рассказать, что это колокольчик с выпускного вечера, и как там танцевали и с кем и что... О-о-о... Паша умел рассказывать!
...
Первые рабочие дни после длинных выходных заканчивались всегда поздно. То одно вылезало, то другое. Приходилось задерживаться, а потом бежать по темным дворам, сокращая путь от метро к дому, согнувшись под морозным ветерком с колючими снежинками в лицо.
Вот в таком вот дворе его и прищучили.
– Эй, мужик, закурить нет?
– спросили сбоку из глубокой черной тени.
– Нет, - на ходу крикнул Паша, прибавляя шаг.
– А если поискать?
– этот голос был уже спереди, то есть бежать-то было некуда.
Тени сгустились, запахло пивом и табаком, стало сразу тесно и неуютно под темной аркой. Вот черт, никогда они тут лампочку не вворачивают! "Они" - это были те, которые всегда не выполняли свои обязанности. Кто это "они" и где "они" живут, Паша не знал, но знал точно, что во всем виноваты именно "они".
Кто-то уже охлопывал его снаружи по куртке, чьи-то руки полезли в карманы.
– Да ты не дергайся, мужик... Мы же не быдло какое отмороженное. Возьмем, сколько нужно - и все. И вали домой. Ну? Что это у нас тут?
В темноте зазвенел над ухом колокольчик.
– О! Какую игрушку с собой носит!
Щелкнула зажигалка:
– И у меня такой же точно есть. Как раз двухтысячного года. Какую школу заканчивал, земляк?
– Триста шестьдесят шестую.
– Точно - земляк! А Ваську знал? Ну, рыжего такого? Он тоже в двухтысячном закончил.
– Мы с ним не дружили, дрались даже, - вспомнил рыжего Павел.
– Вот и я с ним как раз в этом дворе, за сараями - не раз сталкивался. Мужики, наш он. Пусть идет, что ли. Все же в одном году выпускались, - и колокольчик еще раз зазвенел.
– Что, мля, ностальгия замучила?
– Ну, типа... Пусть уж.
...
Дома его ждал холодный ужин и жена, спящая носом в угол, утепленный недавно цветным ковриком, купленным на рынке.
Утром можно было не вставать рано, и Паша воспользовался этим на полную катушку. Он спал и спал. Просыпался и снова засыпал под стук посуды на кухне, негромкие переговоры жены с детьми, поскрипывание полов, щелчки замка, стук дверей...
Он проснулся в полной тишине. Наверное, из-за тишины и проснулся. После какого-никакого шума - вдруг такая тишина.