Всячина
Шрифт:
– Дети, - проникновенно говорил Писатель.
– Вот же перед вами практически самый настоящий новый Гагарин. Он первым прошел сквозь пространство. А теперь еще и сквозь время. Он - герой! Про него кино будет и книги!
Дети посматривали на плотного невысокого дядьку с удивлением и недоверием. Нет, настоящий-то Гагарин был совсем не такой. Он был в форме, со звездами. В военной фуражке. И у него еще была такая улыбка!
...
– Александр Петрович, - строго и официально обратилась подошедшая к ним в коридоре женщина средних лет утомленного вида в синем шерстяном костюме.
– Зачем же нарушать весь учебно-воспитательный
– Понимаете, - опять отчего-то засмущался и зажался Писатель.
– Это вот мой друг, он приехал из самой столицы. Он герой и ученый. Про него в газетах пишут.
– А если каждый учитель будет приводить на уроки своих друзей, это знаете, как будет называться? Это будет называться - срыв выполнения учебного плана. Это будет еще называться - неосвоение программы учащимися. Нет уж, Александр Петрович. Я, конечно, очень уважаю вашего друга, - она повернулась слегка и наклонила голову в коротком кивке.
– Да, уважаю. Но план, понимаете ли, есть план, а программа есть программа. Так что я попрошу на будущее - без посторонних в школьном помещении, и без вашей этой самодеятельщины. Вы же никого не предупреждали, не согласовывали даже ни с кем. Нехорошо...
...
– Ты ее извини, дружище... Понимаешь, они тут живут совсем не так, как в столице. Тут у них все другое. Ну, представь себе на минуту, что ты просто в фантастическом фильме. И вдруг попал на другую планету. Вот, да, точно, на совсем другую планету. И вот ты ходишь, пытаешься объяснить местному населению, что ты, мол, герой и космонавт и первый путепроходец сквозь время и пространство. И что с другой планеты прилетел, и такого никогда не было в их местной истории. То есть - все впервые. А они, предположим, твердо уверены, что планета их плоская, что звезды - это блестящие гвоздики, что луна лучше, чем солнце, потому что светит ночью, а солнце - только днем, когда и так светло... Не смейся! Они именно такие вот. Ты им будешь про коллайдер какой-нибудь и про прокол пространственно-временного континуума, а они тебе будут про картоху, и что завтра будут пахать, значит, пора выходить сажать всем миром, и еще про хлеб и самогонку. Ну, понимаешь меня?
Понимать-то Доктор понимал. Слова понимал. Он не понимал только, что тут делает его друг. Он же тоже ученый. И еще писатель. Или он, вроде, как тот исследователь, получается? Наблюдатель из того, другого мира? От нас? Только вот рассказов и повестей не стало больше ни в журналах, ни в книгах. И в сети, выложенных для всеобщего обозрения и критики - тоже. Может, романище могучий и многотомный готовится? Сразу на литературную "нобелевку"?
– Ой, да какая там "нобелевка"?
– отмахивался Писатель.
– Я тут совсем мало писать стал, если совсем уж честно говорить. Так, наброски какие-то, глубоко в стол. А в сеть выложить, так сам ведь видишь - нет у нас тут Интернета. И много чего еще просто нет. А им, кстати, и не надо ничего такого, говорят. А ты мне - "нобелевку". "нобелевку"... Тут не творчество, понимаешь, не просто так жизнь. Тут - самая настоящая борьба за существование. Каждый день, фактически - борьба.
Они опять погуляли, нагуливая аппетит и перебрасываясь словами, которых становилось все меньше и меньше.
Потом, как-то совершенно случайно, уже на кухне за ужином и душевным разговором Писатель спросил, стеснительно покашливая в кулак, надолго ли друг к ним. Чтобы, мол, время свое точно рассчитывать. У него, у Писателя, всего два выходных. Завтра вот с утра - картоху сажать сказано, гряды распашут. А послезавтра уже в школу - вести свои уроки. Весна, понимаешь, скоро у них экзамены начнутся, и срывать выполнение учебного плана просто никак нельзя. Будем с учениками билеты учить, готовиться.
– Ты извини, - сказал после ужина Доктор.
– Но мне уже просто пора. Меня ведь отпустили-то на один день всего. Сказали - езжай к другу, подыши свежим воздухом, отдохни там денек, отоспись... Вспоминали тебя, кстати, приветы вот передавали. Ну, ты сам видел их приветы.
– Ну, да, ну, да... Спасибо всем отвечай от меня. Передавай, значит... А я тут вот, учу, значит, так и скажи всем...
– Ты пиши уже что-нибудь, что ли. А то пропал совсем. Как и не стало.
– Да я честно пытаюсь иногда. Не выходит у меня никак, чтобы сесть и совсем отвлечься от всего. Кстати, а как же ты обратно? Ночь же на дворе скоро.
Доктор позвал с собой на зады, развернул там свою сумку, как-то хитро ее приладил, что стала она горбом над головой, понажимал кнопки на больших квадратных часах, улыбнулся, махнул на прощание другу и исчез в яркой голубой беззвучной вспышке, от которой залился лаем соседский пес, кидаясь всем телом на забор.
– Чо было-то, Петрович?
– спросил с высокого крыльца курящий на воле сосед.
– Сверкало-то чо там у тебя?
– Да вот, друг мой домой улетел. Прокол пространственно-временного континуума, понимаешь ли. Открытие такое мирового значения.
– А-а-а... Прокол, значит. До чего дошел прогресс... Так ты насчет картохи-то не забыл ли? Утром, смотри, не проспи. И еще, Петрович, как за хлебом свежим пойдешь, так возьми на нашу долю две буханки, ладно? А то пахать-то мне до вечера придется, так просто не успею.
– Договорились. А ты своей-то не нальешь мне прямо сейчас? А то что-то вот настроение какое-то не такое... А твоя, помню, хороша была.
– Настроение - это ты верно. Друг ведь уехал. Ну, пошли, Петрович, за друга твоего выпьем. Пусть у него все получится. Но выпьем по чуть-чуть, - погрозил сосед корявым пальцем.
– Завтра же с утра на картоху!
Классика
Звонок в дверь ранним воскресным утром, когда все еще спят, накапливая тепло и негу к пятидневной рабочей неделе, вызывает только раздражение. Фома Игнатьевич подождал немного: может, жена поднимется первой и откроет дверь? Может, кто-то уже проснулся и стоит на кухне, и сейчас...
Опять звонок. Да длинный, уверенный.
Жалея себя и одновременно готовясь встретить грудью любую неприятность, Фома Игнатьевич поднялся, сунул ноги в старые разношенные тапки и зашаркал на выход.
Третий звонок.
– Ну?
– спросил Фома Игнатьевич в пространство за дверью, открыв ее и распахнув настежь.
– Ну? Чего надо с утра?
– Вот сюда глянь, дядя!
В руке звонившего в дверь распахнулась толстая кожаная книжица красного цвета. Вот и чего она красная - еще пытался уцепиться мозг за длинные и медленные размышления ни о чем.
– Все понятно? Собирайтесь!
– А дети?
– И детей поднимайте. Сегодня Шишкин. Там можно с детьми.