Вторая мировая война. Ад на земле
Шрифт:
Советский Союз накануне немецкого вторжения представлял собой наиболее жестко регулируемое идеологическое государство в мире. Механизмы репрессий были здесь гораздо мощнее и к 1941 г. успели перемолоть намного больше собственных граждан, чем погибло в нацистской Германии: 6 млн крестьян погубила сталинская программа насильственной индустриализации, огромное множество верных членов партии пали жертвой паранойи генерального секретаря. Немцы (за исключением евреев) пользовались гораздо большей личной свободой, чем русские. Но для отражения внешнего врага тирания Сталина была отнюдь не так хорошо подготовлена, как для уничтожения собственного народа. Формирования Красной армии возле западной границы были развернуты неудачно, тонкой передовой линией. Многие выдающиеся офицеры погибли в чистках 1937–1938 гг., их заменили некомпетентные прислужники
Сталин отмахивался от предупреждений своих же военачальников, а также от поступавших из Лондона сведений о скором начале войны. 10 мая заместитель Гитлера Рудольф Гесс прилетел в Британию с целью самостоятельно договориться о мире – это лишь усилило в Советском Союзе страх перед «двуличными британцами»: Черчилль, мол, подпишет сепаратный договор с немцами. Пренебрег Сталин и сообщениями советских агентов из Берлина и Токио. На одном докладе из Берлина, сообщавшем о плане Barbarossa, он начертал: «Можете послать ваш “источник” из штаба Герм. авиации к еб-ной матери. Это не “источник”, а дезинформация. И. Ст.»9. Люфтваффе сыграло свою роль в отвлекающих маневрах Берлина: 10 мая 500 бомбардировщиков совершили налет на Лондон, погибло более 3000 мирных жителей. Через несколько дней те же эскадрильи уже перебрасывались на Восток.
О широкомасштабном движении войск перед началом вторжения сплетничали в европейских кафе и на улицах. Писателю Михаилу Себастиану, жившему в Бухаресте, 19 июня позвонил друг и сказал: «Если прекратится дождь, война может начаться уже завтра»10. Но Сталин запрещал предпринимать любые меры, чтобы не спровоцировать Берлин, и не прислушивался к настойчивым призывам командиров на местах объявить боевую тревогу. Он даже не разрешал обстреливать немецкие самолеты, вторгавшиеся в советское воздушное пространство, а таких случаев за май и начало июня было зафиксировано 91. Сам Сталин всегда неуклонно следовал к намеченной цели, а потому кажущаяся нелепость поведения Гитлера сбивала его с толку. По условиям советско-германского договора Германия получала от России огромную материальную помощь. Поезда отправлялись на Запад вплоть до начала вторжения. Самолеты люфтваффе летали преимущественно на советском топливе, подводные лодки немецкого ВМФ имели право заходить в русские гавани. Британия пока что не была побеждена. Сталин имел все основания сомневаться в том, что Гитлер решится на разрыв с ним, и Сталин лично несет ответственность за то, что нападение немцев, о возможности которого Сталина предупреждали свои же генералы, застало страну врасплох. Георгий Жуков, глава генерального штаба, объявил боевую тревогу поздно вечером 21 июня, но до пограничных постов этот сигнал дошел лишь за час до начала вторжения.
На Западном фронте было сосредоточено около 2,5 млн человек из 4,7 млн, составляющих действующую советскую армию: 140 дивизий и 40 бригад, более 10 000 танков, 8000 самолетов. Гитлер направил против них войска оси численностью 3,6 млн человек – крупнейшие силы вторжения за всю историю Европы, – 3600 танков, 2700 самолетов, более современных и качественных, чем русские. Войска были разделены на три группы под общим руководством фельдмаршала Вальтера фон Браухича. Вопреки советам своих лучших военачальников, предлагавших направить все силы на Москву, Гитлер решил одновременно ударить по Украине, захватить ее заводы и богатые природные ресурсы. Иногда это решение называют роковой стратегической ошибкой, но еще вопрос, обладала ли Германия достаточной экономической мощью, чтобы реализовать восточные планы Гитлера, с какого бы конца он за них ни взялся.
Многих в Германии известие о новой войне повергло в шок. Геббельс писал: «Мы скоро с ними справимся. Мы должны с ними справиться. В народе слегка подавленное настроение. Народ хочет мира, правда, не позорного, но каждый новый театр военных действий означает горе и заботы»11. Молодой переводчик советского посольства Валентин Бережков описал странное событие, произошедшее с ним, когда он и весь состав посольства находились под арестом после начала войны. С Бережковым свел дружбу немолодой офицер СС Хейнеманн и как-то раз пригласил его выпить в кафе, где к ним внезапно присоединилось шестеро эсэсовцев. Чтобы отвести от себя подозрения, Хейнеманн поспешил сказать, что Бережков – родственник его жены и выполняет секретное поручение, которое нельзя разглашать.
Они поговорили о войне, затем эсэсовцы подняли тост «За нашу победу», а Бережков выпил «За нашу победу», не привлекая к себе особого внимания. Хейнеманн отчаянно боялся за сына, только что вступившего в СС, – как бы его не убили в России – и к тому же нуждался в деньгах на лечение жены. Бережков выдал ему тысячу марок из сейфа посольства, понимая, что русским все равно не дадут забрать с собой крупные суммы, когда разрешат им репатриироваться. На прощание Хейнеманн, участвовавший в обмене русских дипломатов на остававшихся в Москве немецких, вручил Бережкову собственную надписанную фотографию. «Возможно, – сказал он, – когда-либо случится так, что мне придется сослаться на эту услугу, оказанную мной советскому посольству. Надеюсь, что это не будет забыто». Больше эти двое друг о друге ничего не слышали, однако Бережков заметил, что немец, даже будучи офицером СС, втайне опасался поражения своей страны в восточном походе12.
Эти опасения не разделялись молодыми солдатами Гитлера, все еще не опомнившимися от триумфов 1940 г. «Мы были преисполнены энтузиазма, счастливы жить в это героическое время»13, – вспоминал Мартин Поппель, в ту пору двадцатилетний десантник. Мысль о сражениях на Востоке приводила его в восторг: «Наша цель – Россия, задача – война и победа… Мы стремимся как можно скорее принять участие в великой борьбе… Ни одна страна не притягивает меня так, как большевистская Россия»14. Удар немцев был направлен из Восточной Пруссии на Литву, из Польши – на Киев и Минск, из Венгрии – на Украину. Почти всюду немцы с презрительной легкостью сокрушали советскую оборону, самолеты уничтожали прямо на земле – 1200 боевых единиц за первые сутки войны.
В республиках Прибалтики немцев приветствовали как освободителей, бросали им цветы, несли угощение. За предвоенные месяцы НКВД во главе с Берией успел произвести там десятки тысяч арестов и превратить во врагов новой власти миллионы эстонцев, латышей и литовцев. По отступавшим русским войскам в довершение паники стреляли и местные снайперы. Многие мирные жители укрывались в лесах, выжидая ухода сталинской армии. «Ныне леса и болота населены гуще, нежели хутора и поля, – писал эстонец Юхан Яик. – Леса и болота принадлежат нам, а хутора и поля захвачены врагом»15. Врагами он называл русских, но те вскоре ушли.
Латыши успели отбить у советских оккупантов три своих города еще прежде, чем явились немцы. К концу 1941 г. эстонские партизаны держали у себя до 26 000 русских военнопленных. На Украине Красная армия также несла потери не только от немцев, но и от партизан из местных. Подросток Стефан Куриляк, украинец польского происхождения, как и многие его соотечественники, радовался изгнанию русских. Одним из последних злодеяний оккупантов в их приднестровской деревне стало убийство лучшего друга Стефана Сташи – пятнадцатилетний мальчишка чем-то навлек на себя их подозрения. Приход немцев горячо праздновали украинцы по обе стороны советской границы. «Никто не сомневался, на чьей стороне будет победа, – писал Куриляк. – Наши… сразу же стали сотрудничать с немецкими “освободителями” …Некоторые уже поднимали правую руку в нацистском салюте»16.
В первые недели вторжения вермахт одержал несколько крупнейших побед за всю историю войны. Ему удалось окружить и уничтожить целые армии, особенно под Белостоком, Минском и Смоленском. Советские солдаты сдавались в плен десятками, сотнями тысяч. Росли потери советского воздушного флота. Двадцатилетний пилот Хайнц Кноке, рьяный наци, описывал радости расстрела с бреющего полета: «Никогда еще я так метко не стрелял. Мои Иваны лежат на земле. Один вскочил и кинулся к лесу. Остальные и не думают подниматься… Пилоты возвращаются, нас встречают улыбками. Давно мы мечтали так расправиться с большевиками. Мы не столько ненавидим их, сколько презираем. Истинное удовлетворение для всех нас – втоптать большевиков в грязь, откуда они вышли»17.