Вторая ночь
Шрифт:
Сообразительный Казаковцев ловко подхватил эту тему и довольно забавно представил, как лет этак через десять придет он в роскошный кабинет к окруженному книгами Сагайдаку, и тот его не узнает, попросит позвонить через пару денечков, когда он освободится от спешной работы. Казаковцев когда-то занимался самодеятельностью и недурно копировал людей. Солдаты весело смеялись, не переходя, правда, границы, которую обычно охотно переходили.
Масляев сидел рядом со мной на нарах и тоже улыбался. Но по глазам его я видел, что он думает о чем-то другом.
— О
Он встрепенулся.
— Да так, просто… Смотрю вот на всех вас и… — Он не докончил, отвернулся и обнял за плечи сидевшего рядом с ним Сагайдака. — Расскажите-ка лучше, хлопцы, как вы там в Сталинграде без меня жили? Долго еще пришлось Мамаев чистить?
Весь последний месяц мы были заняты в основном разминированием, довольно скучной и кропотливой работой. Приходилось обшаривать буквально каждый метр усеянной металлом земли, и эта возникшая вдруг тема, связанная с воспоминаниями о том, как бойцы в озаренные ракетами ночи ковырялись в замерзшей земле, ставя мины, как будто разрядила напряженность и неловкость первых минут. Стали вспоминать всякие эпизоды, часто довольно забавные, — а недостатка в них не было, — происходившие во время выполнения заданий, вспомнили и первую масляевскую вылазку на разминирование, когда у него дрожали пальцы и он никак не мог вставить взрыватель.
— Паршивая все-таки работенка, ну ее… — вырвалось как-то неожиданно у Казаковцева, лучшего, кстати сказать, в полку, если не во всей дивизии, минера. — Бек бы их не видел…
— Работенка не из веселых, — согласился Масляев.
Сагайдак лукаво подмигнул:
— А вам что? Вон и на пальцах, гляди, уже чернила, бинтиков не надо…
— Да, превратился в канцелярскую крысу, — вздохнул Масляев. — Теперь ведь все дивизии свою историю пишут, а мне вот правь, редактируй…
— Такая уж специальность, — сказал Сагайдак. — Ничего не поделаешь.
— Ничего не поделаешь, — согласился Масляев.
— А жаль…
— Кому жаль?
— Да нам, конечно. Привыкли все-таки… Вот и газету рассказать некому. Шушурин, что ли?
Сагайдак махнул рукой и стал возиться с обмоткой. Масляев встал, прошелся по вагону, сказал «м-да…» и опять сел. Видно было, что ему хочется о чем-то рассказать или просто сказать, но он не знает, с чего начать. А может быть, и просто не уверен, нужно ли об этом говорить.
— А все-таки эти две недели недаром прошли, — сказал я, чтоб как-то подтолкнуть его. — И минировать теперь научились, и НП делать, и…
Я на секунду остановился, вспоминая, чем еще приходилось заниматься Масляеву.
— И?.. Доканчивайте.
— Ну, и вообще стали заправским сапером.
Он опять встал.
— Нет. Не то… Не сапером я стал… Больше… Значительно больше…
Прошелся по вагону, подошел к раскрытой двери, постоял там. В черном прямоугольнике было видно, как по небу, сужаясь и расширяясь, лениво ползали лучи прожекторов. Из соседнего вагона разведчиков доносился веселый хохот — там, видно, играли в «козла».
Солдаты сосредоточенно молчали.
— А может, это самое, к медикам, что ли, сходить? — неожиданно спросил Сагайдак, взглянув на Масляева, а затем на меня.
— Зачем? — не понял Масляев.
— Ну, горючего, что ли, раздобыть малость…
Масляев как-то очень серьезно посмотрел на Сагайдака, насупил брови, но почти сразу же лицо его изменилось, и он рассмеялся.
— А может, действительно сбегать?
Я воспротивился — хватит с меня прошлых неприятностей.
— А что, действительно неприятности были? — спросил Масляев.
— Еще какие. А что, если б с вами случилось что-нибудь? Кто в ответе? Я.
— Простите тогда, христа ради. Но кто знал, что так получится. Думал, приду в полк, разыщу дежурного, представлюсь командиру полка…
— А вместо этого — кирку в руки и пожалуйте бриться, — не выдержал и прыснул Сагайдак. — У нас дело просто. Без лишних разговоров.
— Какие там разговоры, никто тебя не слушает, кричат. Хотел я сказать — виноват, уважаемый товарищ, но я пришел, как у нас говорят, ознакомиться, а вовсе не атаки там отбивать или землю рыть. Так даже рта не дали открыть. Шагом марш, и все…
Все рассмеялись.
— Сами виноваты. Надо было на следующий день поговорить, — сказал я, чтоб как-то оправдать свое поведение. — После передовой, когда все успокоилось. Почему не пришли?
Масляев развел руками:
— А черт его знает… Постеснялся, что ли…
Где-то далеко на станции прогудел паровоз.
Масляев шагнул к фонарю и посмотрел на часы:
— Батюшки, заболтался!
Он стал искать шинель, потом крепко пожал всем руки и выскочил из вагона:
— Не поминайте лихом!
Держась за поручень, он посмотрел вверх, на нас:
— Так если опять появлюсь у вас, не прогоните?
— Каждому новому бойцу рады, сами знаете, — сказал я.
— Ну, смотрите же!
Масляев рассмеялся, махнул рукой и скрылся в темноте.
Укладываясь спать, Сагайдак долго возился, кряхтел, чиркал спичками, вздыхал, а когда я цыкнул на него, мрачно взглянул на меня и сказал:
— Напрасно вы меня не пустили, товарищ инженер.
— Куда?
— Да к медикам…
Чао, Джульянчик!
Мог ли я себе представить, что окажусь в этом самом ресторане со странным названием «Берсальера», что передо мной будет стоять тарелка настоящих итальянских спагетти, залитых томатным соусом, и стакан красного кьянти, а — где-то по ту сторону залива на вечернем небе, четкий и ясный, будет вырисовываться силуэт вулкана, имя которому Везувий? Могли я это себе представить?..
— О! — говорил Джульянчик, неумело сворачивая в обрывок — газеты рассыпавшуюся по коленям махорку. — Наполи — самый красивый город… Самый, самый… Самый веселый, самый шумный, самый цветной и… самый брудо, как это, грязный. Честное слово…