Вторая попытка
Шрифт:
– А посевы причем? – въедливо полюбопытствовал Седрак.
– Это обобщение: хранить людей от Божьего гнева, который, согласно народным поверьям, зачастую выражается в форме губительных осадков…
– При этом все стихотворение называется для большей ясности «Георгий», – рассмеялась Эмма Вардановна. – Ну чем тебе Цветаева не угодила? Сделал из нее сплошную аллегорию!..
– Аллегория, Эмма Вардановна, – один из первородных грехов литературы, и, если верить Гилберту Честертону, вовсе не настолько чужда искусству слова, и уж тем более не является утомительным плеоназмом и игрой пустых повторений, как полагал Бенедетто Кроче. Отнимите аллегорию у Данте и получите на выходе нагромождение уродств. То же самое можно сказать в отношении иных стихов Цветаевой…
– Каких
– Да вот хотя бы следующих:
Выбрала сама я долюДругу сердца моего:Отпустила я на волюВ Благовещенье его.Да вернулся голубь сизый,Бьется крыльями в стекло.Как от блеска дивной ризы,Стало в горнице светло.В классе одни впечатлительные личности решились на аплодисменты, другие – на пресыщенное ворчание ценителей поэтического слова: дескать, опять голуби, опять Пикассо, опять пернатые символы мира…
– Не спешите ворчать, погодите хлопать, – предостерегла их бдительная училка. – То есть хлопать можете, только знайте, что аплодируете не
Марине Цветаевой, а Анне Ахматовой.
– Ой, – сказал резонер, декламатор и чтец, – дико извиняюсь, ошибочка вышла. Сейчас вспомню что надо.
И действительно – вспомнил, правда, лишь после краткой, но жаркой мольбы в сторону, произнесенной скороговоркой невнятным для непосвященных шепотом («О, прекраснейшая из титанид, дщерь Уранова, всеблагая Матерь Муз великих! Сподобь вспомнить должное, дабы не осрамиться мне!»):
– Должно быть, жизнь и хороша,Да что поймешь ты в ней, спешаМежду купелию и моргом,Когда мытарится душаТо отвращеньем, то восторгом?Непостижимостей свинецВсё толще над мечтой понурой, —Вот и дуреешь наконец,Как любознательный кузнецНад просветительской брошюрой.Пора не быть, а пребывать,Пора не бодрствовать, а спать,Как спит зародыш крутолобый,И мягкой вечностью опятьОбволокнулся, как утробой.На сей раз ни оваций, ни брюзжаний. Все смотрели на учительницу, дожидаясь подтверждения либо развенчания заявленного авторства. И оно последовало незамедлительно.
– Это не она. И не другая. Но стихи хорошие. Признавайся – чьи?
– А мне казалось, что Цветаевой, – впал в недоумение чтец, косясь с укоризной в сторону. – Что, действительно не её?
– Не переигрывай, Брамфатуров!
– А, ну тогда, скорее всего, Владислава Ходасевича…
– Честно?
– Ей-ей, Эмма Вардановна. Жаль, что я некрещеный, а то бы перекрестился и воскликнул: «Видит Мнемо… то есть Бог, не вру!»
– Ну что, – обратилась училка к классу, – поверим ему на слово, ребята, или пусть еще одно стихотворение Ходасевича прочитает, а мы сравним?
– А что там сравнивать? – не удержался Чудик Варданян не пожаловаться на тягомотину. – Чарара-ра – чарара… Лучше бы анекдот какой-нибудь рассказал…
На него зашикали со всех сторон, обозвали неуком, дураком, невеждой, бескультурным типом и другими нехорошими, принятыми в приличном обществе, словами. Один только сосед по парте, Рачик-Купец, никак не обозвал, а ткнул в бок и объяснил на доходчивом армянском конфиденциальным шепотом всю глупость его поведения, потому как до конца урока осталось всего ничего, нового уже не зададут, старый спросить не успеют, так какого ляда ты возникаешь, вместо того, чтобы сидеть, помалкивать и тихо радоваться жизни…
– Сравним, сравним! – настаивали между тем энтузиасты немедленной атрибуции.
– OK, compare:
Webster was much possessed by deathAnd saw the skull beneath the skin;And breastless creatures under groundLeaned backward with a lipless grin [20] .Продолжить ему не позволили протестующие возгласы с мест: «Это нечестно!», «Долой перевод, даешь оригинал!», «Кончай выпендриваться!» и « , » [21] .
20
Ладно, сравнивайте:
Вот Уэбстер, смертью заворожен —Его из гулкой темнотыВлекли безгрудые созданья,Безгубые манили рты. (англ.).21
Эй, парень, не буди лиха! (армян.).
– Брамфатуров, не хами, – проникновенно попросила Эмма Вардановна.
– Ну вот, двух эмигрантов уже и перепутать нельзя, – надул губки Брамфатуров. – Сразу в хамы записывают… Ладно, будет вам Ходасевич:
По дому бродит полуночник —То улыбнется, то вздохнет,То ослабевший позвоночникНад письменным столом согнет.Черкнет и бросит. Выпьет чаю,Загрезит чем-то наяву.…Нельзя сказать, что я скучаю.Нельзя сказать, что я живу.Не обижаясь, не жалея,Не вспоминая, не грустя.…Так труп в песке лежит, не тлеяИ так рожденья ждет дитя.– На этот раз вроде как не надул, – поскреб в затылке Седрак.
– Ты уверен? – не скрывая скепсиса, спросила Эмма Вардановна.
– Я понял! – возопил сущим Архимедом Сергей Бойлух. – Это он свои стихи под видом чужих нам подсовывает!
– Ты мне льстишь, Бойлух. Где Кура, где мой дом!..
– Идея! – осенило еще одного, на этот раз Артура Гасамяна. – Давайте свяжем его и подвергнем пытке. Сразу признается, чьи стихи он нам вместо чьих втюхал!
– Без шума и пыли не получится, – тоном профессионального сноповязальщика протянул Виктор. – Здоровый лось…
– Ну хорошо, хорошо, уговорили: вспомнил я, чьи это стихи. Георгия Иванова. Но если вам так загорелось послушать мои шедевры, то ради Бога, у меня ведь совести практически не осталось. Только, чур, потом не жаловаться на мои ча-ра-ра…
Отравлен хлеб, и воздух выпит.Как трудно раны врачевать!Иосиф, проданный в Египет,Не мог сильнее тосковать!Под звездным небом бедуины,Закрыв глаза и на коне,Слагают вольные былиныО смутно пережитом дне.Немного нужно для наитий:Кто потерял в песке колчан,Кто выменял коня – событийРассеивается туман.И, если подлинно поетсяИ полной грудью, наконец,Всё исчезает – остаетсяПространство, звезды и певец!