Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
Видать, его тоже любопытство разбирало, в результате чего мы сошлись…
— Андрей Андреич, вы тоже, как и ваша супружница, против данного бракосочетания? — спросил я прямо.
— Отнюдь, — заверил он, а что там под черными стеклами, хрен его знает.
— Тогда выпьем грузинского для лучшего взаимопонимания.
— Николай Фадеич, у меня от сухого изжога…
Пошел я к жениху, Генке то есть. Однако других напитков не припасли из принципа.
Мужчина он, Андрей Андреич, высокий и солидный. Я перед ним, что лысый ежик перед барсуком.
— Свадьба-то — того, жидковата, — бросил я разведочные словечки.
— Почему жидковата?
— Людей не густо…
— Собрались люди, которые приятны невесте и жениху.
— Подарков дорогих не замечаю…
— Калыма, что ли?
— Закуски простоваты…
— Мы собрались не есть.
— Водочки нет…
Вижу, его широкое лицо порозовело, а темные стекла вроде бы блеснули кровавинкой. И глядит он на меня, как волк на ливерную колбасу. Думаю, не плюнул бы на темечко — лысина ведь прельщает. Но директор вдруг полез в карман и, само собой, извлек шпаргалочку.
— Вот послушайте. «Толпа чужих на брачном пире мне всегда казалась чем-то грубым, неприличным, почти циническим; к чему это преждевременное снятие покрывала с любви, это посвящение людей посторонних, хладнокровных — в семейную тайну».
— Это ученик пишет? — перебил я.
— Герцен, Александр Иваныч. «Былое и думы». Но послушайте дальше. «Как должны оскорблять бедную девушку, выставленную всенародно в качестве невесты, все эти битые приветствия, тертые пошлости, тупые намеки…» И так далее. Что на это скажете?
Мог бы сказать, что уважаю мысли свои, а не заемные. Хотя насчет бракосочетаний стрельнуто в самую точку — многовато стало свадеб купеческих и пустых.
Мог бы сказать, что мужик он, директор-то, оказался и не властный, поскольку как бы оправдывался; властные-то всегда нападают…
Мог бы сказать… Да мало ли чего хорошего может сказать один человек другому? А не говорим, стесняемся, ждем подходящей минуты. Ну и дураки. Глядишь, это хорошее да невысказанное и утекло, и так далее и в том же направлении.
— Небось работенка в школе надрывная? — спросил я, не ответив.
— Почему надрывная?
— Да ребят-то распустили…
Как услышал он про школу, так и вцепился в меня, наподобие пса голодного в кость. Верный признак, что дело свое любит и толк в нем знает. А я подбросил ему вопросик, на первый вид неказистый:
— Андрей Андреич, а что надо в школе изучать сперва и прежде всего?
— Вы хотите сказать, что должно быть главным предметом в школе?
— Можно и так заострить.
— Труд!
— Нет, доброта.
— Вы хотите сказать, что в школе нужно ввести новый предмет — гуманизм?
— Можно и так заострить…
Свадьба уже набрала свою законную силу — пила, ела, смеялась и кричала «Горько!». А мы, как два крота, забились в угол и сидим там, друг другу втолковывая. Андрей Андреич покраснел, снял очки и помахивал ими в воздушном
— Николай Фадеич, ваши педагогические взгляды эклектичны!
— Андрей Андреич, от такого оскорбленья прокисает и варенье…
— Да-да. У вас мешанина из Макаренко, Ушинского и Песталоцци!
На первых двух я согласный, а вот кто третий — хрен его знает. Видать, какой мафиоза. Хотел было выяснить, да директора позвали к столу речь сказать. Хорошо он выразился — про счастье, которое в молодых руках, и про хлеб, который в крепких зубах. Ну а потом и мне слово дали для поздравлений и напутствий…
Встал я. Вижу, народ уже веселый, народ уже гуленый. Серьезные слова увязнут, как кирпичи в болоте. Но какие-то слова нужны — отец ведь я.
— Что надо мужу от жены? Чтобы щи были горячие, а воротники стоячие. Что надо жене от мужа? Чтоб бутылочку не пил и зарплату приносил. Вот и поднимем за Геннадия и Весту, жениха и невесту.
Молодежь-то захихикала, а Лидия Аркадьевна и моя Мария глянули на меня осудительно. Мол, не серьезно. Да и Генка с Вестой вроде бы тоже чего-то ждут дополнительного.
— Поскольку будут дети, то послушайте. Ты, Геннадий, на ус мотай, а ты, Веста, крути на бигуди.
И поведал им баечку — мне одна мать-героиня на детской площадке рассказала…
…Четыре сына у нее и две дочки. Старшему, тогда еще махонькому, принес отец как-то гайку с болтиком поиграть. Да так и пошло — все с железками. Теперь старший работает старшим механиком. А второй сынок, когда был ползунок, играл с макулатурой, собираемой для сдачи, — теперь он известный писатель, сам макулатурит кирпичи дай бог. Третьему сынку не повезло — дыхнул на него однажды сосед-пьяница да потом еще раз походя дыхнул… И можете себе представить, вырос сынок и теперь сам пары выдыхает. Первую дочку мамаша взрастила на известной песенке «Гуси-гуси, га-га-га…». Теперь дочка известная гусятница не только в том смысле, что гусей выращивает, но гуся с яблоками зажарит дай бог. Вторая дочка где-то увидела, как пожар тушили. Нет, пожарным не стала, но за пожарного вышла. Ну а шестого ребенка, грудного, эта мамаша в музей носит — желает в семье художника иметь. Ну?
За байку мне похлопали, а я прошел к молодым и поцеловал их в щечки — в Генкину дубленую и в Вестину, духами моченную. И выпил бокал за их счастье и за наше — дай бог, чтобы хватило его на всех.
Но директор, Андрей Андреич, оттеснил меня на задворки для какого-то важного сообщения:
— Николай Фадеич, а как вы относитесь к педагогическим воззрениям Жан-Жака Руссо?
Все дела да случаи, они меня замучили. На второй день мы обедали у молодых уже по-семейному: Генка с Вестой, плюс ее родители, плюс я с супругой. А вот на третий денек мы с Марией очутились у себя дома как бы в прозрачной тишине. Ни одного сына нет рядом, и теперь уже окончательно.