Вторая жизнь Арсения Коренева
Шрифт:
Если брать в общем и целом, то впечатление от увиденного (хотя, конечно же, прежде всего услышанного) получилось довольно приятное. О чём я и сказал Гришину, не без волнения ожидавшего моего вердикта по исполнении четырёх песен одна за другой. Октябрь Васильевич скромно улыбнулся:
— Что ж, я надеялся, что вам понравится. Рад, что так и вышло. Скоро у нас выступление в Москве по случаю очередной годовщины Великой Октябрьской революции, и мы собирались одну или даже две ваших песни на этом правительственном концерте исполнить. Если, конечно, редактор
— Это здорово, — пробормотал я, не зная, как относиться к подобной ситуации.
Как ни крути, в прежней жизни я человеком был хоть и известным, но, как говорится, в узких кругах. А тут мне светит и в самом деле всесоюзная известность? Понятно, что не уровня Пахмутовой с Добронравовым, но всё же меня на весь Союз представят в качестве автора этих песен. Что-то как-то не очень хочется мне такой известности, нет во мне такой тяги к славе. Тем более чужой, учитывая, что песни написаны не мной.
— Помните, я говорил, что в Пензе есть представитель ВААП? — вывел меня из размышлений голос Гришина. — Мы с ним накануне договорились, что он подойдёт к часу дня, и мы оформим всё в надлежащем виде. Сколько сейчас времени? А то я часов не ношу…
— Половина первого.
— Ну то есть ждать осталось совсем недолго. Кофе хотите? Пью, как уже говорил, сейчас редко, но запасы держу. У меня настоящий, а не какой-нибудь цикорий или ячменный напиток.
— Лучше бы чай… Но можно и кофе, — благосклонно согласился я.
Пока я в уголке смаковал ароматный напиток, хор продолжал репетировать, теперь уже свои вещи. С точки зрения дилетанта, коим я себя считал в вопросе русских народных песен, звучало очень даже прилично, особенно когда слышишь это вживую.
Представитель ВААП появился ровно в 13.00. Завидная точность, которая, как известно, является вежливостью королей.
Впрочем, этот мужичонка в потёртом плаще, лоснящимися рукавами пиджака мышиного цвета и такого же цвета брюках с чуть отвисшими коленями на короля походил мало. Но главное, что дело своё знал, и на оформление авторских прав на написанные Гришиным от моего имени партитур ушло не более десяти минут.
— Наверное, я тоже пойду, — сказал я, когда вааповец попрощался и ушёл. — Через час с небольшим последний автобус на Сердобск.
— Конечно, конечно, — закивал Гришин. — Только вот что, Арсений Ильич… Я не так давно с одним своим знакомым общался, это Андрей Васильевич Семибратов, председатель Облпотребсоюза. Хороший человек, и на наших концертах часто с женой бывает. Я ему рассказал про ваш чудо-массаж, так он попросил меня вас с ним познакомить. Дело в том, что у Андрея Васильевича ишиас[2]. Из-за этого сидеть долго не может, боль через седалищный нерв бьёт аж до стопы. А у него постоянно всякие заседания, где особо не побегаешь, часами сидеть приходится. Представляете, как человек страдает?!
— Хотите, чтобы я и с ним поработал?
— Если вам не сложно.
В глазах Гришина было столько мольбы, что я вздохнул:
— Можно, конечно, но когда? Я же сегодня уезжаю.
— Насчёт времени договориться не проблема, он найдёт. Главное, что от вас получено принципиальное согласие. Как ему можно с вами связаться?
— Могу дать телефон нашей амбулатории.
— Отлично! — он достал из внутреннего кармана пиджака маленький блокнотик и карандаш. — Диктуйте.
На рейс в Сердобск я успел, прибыл в седьмом часу вечера. А вот в Куракино уехать удалось только с попуткой, так как последний автобус в село отчалил за сорок минут до моего приезда в Сердобск. Но ничего, добрался.
Евдокия вышла встречать меня на крыльцо. И грусть в её глазах мне совершенно не понравилась.
— Что случилось? — спросил я, стягивая с плеч рюкзак, в котором лежали три десятка маминых пирожков.
— Фёдор Кузьмич заходил, тебя спрашивал.
— На предмет?
— На следующей неделе на твоё место специалист из Земетчино приезжает. Вернее, специалистка. А ты уедешь обратно в Сердобск.
Она отвела взгляд и закусила губу, а я сел на ступеньку. Вот так вот… Знал, что рано или поздно этот день настанет, а всё равно как обухом по голове. И самое главное, даже не знаю, радоваться или горевать.
— Пойдём в дом, я ужин уже приготовила, тебя ждала.
Я тяжело поднялся, подхватил рюкзак. За столом сидели молча, в глаза друг другу старались не смотреть. Я с трудом осилил под чай два маминых пирожка, Евдокия ограничилась одним, при том, что совсем не ужинала, а села только со мной почаёвничать.
— Вот, значит, как, — наконец выдохнул я, механически поглаживая нагло забравшегося ко мне на колени Рыжика. — Совсем немного нам вместе быть осталось.
— Да, совсем немного, — чуть слышным эхом повторила Евдокия.
Наконец наши взгляды встретились. Я накрыл своей ладонью ладонь Евдокии, она не отдёрнула руку.
— Там фильм-концерт по телевизору начинается, — сказала она. — Посмотрим?
Мы перебрались в зал, уселись на диван. Фильм-концерт оказался какой-то совершенно неинтересной ерундой, атак как мы сидели вплотную друг к другу, и наши бёдра соприкасались, то моё мужское естество довольно быстро налилось кровью. И в какой-то момент моя рука невольно нырнула в вырез домашнего, в цветочек, платья Евдокии. Пальцы скользнули по торчавшему соску, который я чуть заметно сжал.
— Сеня, — тихо простонала Евдокия. — Не здесь. Рыжик.
Да уж, эта рыжая скотина пялилась на нас во все свои зелёные с вертикальными зрачками глаза. Заниматься при ней любовью у меня совсем не было желания. А потому я просто подхватил Евдокию на руки и отнёс в её спальню. Здесь кровать была всё-таки побольше и не так скрипела, нежели в моей комнатушке.
А когда всё закончилось, и мы, как обычно после близости, лежали, выпитые друг другом до дна, с закрытыми глазами, переживая только что испытанные Евдокия тихо спросила: