Вторая жизнь Наполеона
Шрифт:
— Опасно ли странствование по водам Чури?
— Очень! Не со стороны людей, нет: негры Бенгуэлы в общем довольно мирные. С белыми уживаются. Но со стороны природы… Гиппопотамы, крокодилы, огромная болотная змея… А, главное — кровопийцы-москиты и болотная лихорадка. Нет, нет, сеньора не имеет права рисковать своей жизнью. И зачем, собственно?
«Мадам Бланш» продолжала удивлявший капитана допрос:
— Что слышно о жизни Музумбо? Нет ли там белых людей?
Определенного ответа капитан дать не мог.
Да, да! Он вспомнил.
Потом что-то поговаривали, будто «Живой Килору» исчез, а страной Музумбо правит племянник старого мошенника Мшогира, такой же мошенник, «хуши» или «царь» по имени Рагим. И у Рагима будто бы белая жена. Проверить все эти слухи нет возможности. Может быть…
Бравый капитан был совершенно сбит с толку, узнав, что «мадам Бланш» намерена предпринять отчаянную попытку проникнуть на шлюпках в страну Музумбо.
— Но это невозможно, сеньора, — вопил инвалид, хватаясь за голову. — Как Бог свят, это невозможно…
И, однако, «мадам Бланш» с тремя шлюпками отправилась в опасное плаванье по болотам Чури или Шури.
Как «мадам Бланш» узнала о пребывании Наполеона в стране Музумбо?
Из газет.
В 1827 году в «Times» появилось одно из тех загадочных объявлений, которые Наполеон доверил «бутылочной почте», еще в дни пребывания на острове Мбарха. Это объявление пять лет пространствовало в океане, покуда бутылку не подобрало китоловное судно «Молли»; капитан Вильяме, найдя текст объявления и золотую монету, доставил объявление в редакцию «Times». Остальное понятно.
XVIII
Агония Наполеона. О том, как мистер Джон Браун пел «Марсельезу». Наконец-то! Эпилог
Болота реки Чури. Огромное пространство стоячей воды, заросшей тростниками. Тысячи и тысячи больших и малых островков. Лабиринт, — нет, не один лабиринт, а сотни лабиринтов-проходов между островами. Земной рай для птиц, до убежищ которых тут не может добраться злейший враг животного царства — человек.
И в этом царстве болотной лихорадки и миазмов — небольшой островок с лысой вершинкой.
Заходит в багровом тумане огненный шар солнца. С криками проносятся над болотами стаи краснокрылых фламинго, чибисов и куликов. Шуршат, шепчась
В этот вечерний час с юго-запада к островку подходили две туземные пироги, руководимые неграми лоцманами.
На передней слышались встревоженные голоса белых пассажиров, понукавших чернокожих гребцов:
— Скорее, скорее!
Гребцы выбивались из сил, но дело шло туго, потому что проход к острову почти сплошь зарос тростниками.
На корме, на куче тряпья лежал тучный человек с совершенно желтым лицом и закрытыми глазами. Из его запекшихся уст вырывалось со зловещим свистом затрудненное дыхание, а грудь судорожно вздымалась, восковые руки время от времени вдруг начинали шевелить пальцами. Казалось, что пальцы эти ищут какую-то невидимую нить, пытаются схватить ее.
— Доктор! Да сделайте же хоть что-нибудь, — со слезами в голосе обратился Джон Браун к внимательно смотревшему на восковое лицо Наполеона хирургу Мак-Кенна.
— Мне здесь делать больше нечего, — пожав плечами, отозвался угрюмо доктор. — Он умирает. Это — агония. Самое лучшее — оставить его в покое.
— Доктор, доктор! — шептал Браун, сжимая руку врача.
— Но как же это? Господи Боже! Он умирает! Нет, нет! Этого быть не может…
Пирога, наконец, продралась сквозь заросли и уткнулась носом в прибрежную грязь.
Умирающий император зашевелился, из уст его вырвался слабый стон. Веки дрогнули, но не поднялись.
Джон Браун, Джонсон, Дерикур и Мак-Кенна бережно подняли Наполеона, на руках вынесли его из пироги. Он был довольно тяжел, так что несшие тело Наполеона люди брели с трудом.
— Положим его здесь, — предложил Мак-Кенна, указывая на сухое местечко у берега. Но больной, словно понимая, о чем идет речь, застонал, задрожал всем телом и почти закричал:
— Вперед! Ради всего святого, вперед! Выше, выше!
Его носильщики переглянулись и понесли его дальше. Едва они, уставая, замедляли шаги, как слышался опять тот же хриплый, полный муки крик:
— Вперед, вперед!
И они шли, они поднимались.
— Выше! Выше! — стонал, не открывая глаз, умирающий император.
И смолк этот крик только тогда, когда грузное тело Наполеона лежало на самой вершине холма, откуда на огромное пространство видны были болота Чури.
Багровые лучи солнца падали прямо на восковое лицо императора, но когда Мак-Кенна вздумал защитить его лицо от света, развесив на веслах какую-то тряпку, Наполеон тревожно завозился, застонал:
— К свету! К свету! — молил он.
И успокоился, когда Джон Браун нетерпеливо сорвал и швырнул в сторону заслонявшую солнце тряпку.
— Трубач! — неожиданно звонким голосом крикнул Наполеон, приподнимаясь и раскрывая широко глаза. — Труби сигнал! Барабанщики! Бейте тревогу! Солдаты! Сомкни ряды! У знамени, у моего знамени! Друзья! Вы слышите? Помощь близка! Надо продержаться еще четверть часа, и мы будем спасены! Трубач! Играй «Марсельезу»!