Вторая жизнь Уве
Шрифт:
Так он просидел в коридоре на стуле почти сорок минут. Наконец к нему вышла пожилая секретарша в строгой черной юбке и квадратных очках и пригласила в кабинет. Притворила за ним дверь. Уве остался один на один с директором, как был – со спецовками под мышкой. Директор сидел за письменным столом, сцепив пальцы в замок. Оба молча изучали друг друга долго-предолго – хоть картину с каждого пиши да вешай в музей.
– Деньги украл Том, так? – сказал директор.
Это был не вопрос. Скорее констатация факта. Уве не ответил. Директор кивнул.
– Но мужики
И это был не вопрос. И Уве снова ничего не сказал. Только чуть выпрямился на словах «мужики из вашего рода».
Директор опять кивнул. Нацепил на нос очки и, зарывшись в кипу бумаг, принялся что-то строчить. Уве, вытянувшись перед ним во фрунт, на полном серьезе решил, что директор, вероятно, забыл про него. Тогда он тихонько кашлянул. Директор оторвался от бумаг:
– А?
– Мужчину судят по делам его. А не по словам, – вымолвил Уве.
Директор изумился. Паренек за один раз сказал больше слов, чем за два года с тех пор, как поступил на железную дорогу. Уве и сам недоумевал, откуда взялись эти слова. Просто почувствовал, что должен сказать их.
Директор снова уткнулся в бумаги. Написал на одной что-то. Протянул Уве. Велел расписаться. Пояснил:
– Тут сказано, что ты уходишь по собственному желанию.
Уве подписал. Распрямился, на лице написана непреклонность.
– Зовите их, я готов.
– Кого их? – не понял директор.
– Полицейских, кого же, – ответил Уве, складывая руки по швам.
Директор только головой покачал и вернулся к бумагам.
– По-моему, свидетельские показания куда-то запропастились в этой чехарде.
Уве переминался с ноги на ногу, не совсем понимая, что значат эти слова. Директор махнул рукой, не глядя на Уве.
– Ступай!
Уве повернулся. Вышел в коридор. Закрыл за собой дверь. Голова закружилась. Он уже был у парадной двери, когда к нему подбежала секретарша, – Уве слова не успел сказать, как она всучила ему какую-то бумагу.
– Господин директор передает, что вы приняты ночным уборщиком междугородных поездов, завтра утром вам надо явиться к вашему бригадиру, – сухо уведомила она.
Уве уставился на нее. Потом на бумагу. Секретарша наклонилась к нему:
– Господин директор сказал, что вы не взяли чужой бумажник, когда вам было девять. Что он скорее в черта поверит, чем в то, что вы обворовали кассу. Что будет «последней скотиной», если выкинет на улицу сына достойного человека только за то, что сын тоже поступает достойно.
Вот так Уве стал прибираться ночью в поездах и прибирался там два года. А не стань он ночным уборщиком, никогда бы не пришло то утро, когда, возвращаясь со смены, он увидел ее. Ее красные туфельки, золотую брошку и золотисто-каштановые локоны. А ее смех – как забыть ощущение, будто кто-то босыми ножками пробегает по твоему сердцу.
Она любила говорить: «Все пути ведут тебя к твоему предназначению». И для нее в этом определенно что-то было.
А для Уве скорее кто-то.
9. Уве продувает батареи отопления
Говорят, в момент падения мозг соображает быстрее. Словно от внезапного прилива двигательной энергии ум, хочешь не хочешь, начинает работать с такой лихорадочной скоростью, что мир вокруг нас замедляется.
Так и Уве успел подумать о многом. Прежде всего – о батареях.
Всем известно: дело можно делать либо правильно, либо нет. И хотя теперь, по прошествии стольких лет, Уве уж и не скажет, какой вариант считал правильным сам, зато помнит наверняка, что вариант Руне точно никуда не годился, когда они схлестнулись, выбирая систему отопления для жилищного кооператива.
Разумеется, дело было не только в отоплении. Уве и Руне знали друг друга почти сорок лет и не меньше тридцати семи из них жили в ссоре.
По правде сказать, Уве и не помнил, как они разругались. Однако их ссора не была внезапной. Скорее она постепенно складывалась из множества мелких стычек, так что со временем получилась гремучая смесь, детонирующая от каждого сказанного слова: стоило раскрыть рот, как старые обиды оборачивались новым взрывом. И так все продолжалось и продолжалось. Пока совсем не кончилось.
Машины тут вообще-то ни при чем. Правда, у Уве был «сааб». А у Руне – «вольво». Ежу понятно, при таком раскладе долгой дружбе не бывать. И все же поначалу Уве и Руне дружили. Ну, или, скажем, пытались дружить – при их-то характерах. Да и то в основном ради своих половин. Все четверо переехали сюда в один год – Соня с Анитой тотчас же стали не разлей вода – им ли было не спеться, имея таких мужей, как Уве и Руне?
Уве помнит, что по крайней мере в первые годы он старался нормально относиться к Руне – по мере сил. Вдвоем они организовали правление жилтоварищества. Уве стал председателем, Руне – его замом. Вдвоем держали оборону против местной власти, затеявшей рубить лес за домами Уве и Руне, чтобы понавтыкать там еще домов. Власти, конечно, клялись, что планировали застроить этот участок еще много лет назад. С кем другим такая аргументация, может, и прокатила бы, но только не с Уве и Руне. «Ну, все, готовьтесь, гады, к войне!» – прорычал им в трубку Руне. И пошло-поехало. Апелляции и кассации, повестки и сборы подписей, заметки и письма читателей в газетах. Через полтора года чиновники, махнув рукой, перенесли стройку в другое место.
Тем вечером Руне и Уве, собравшись на полянке, пропустили по стопарику виски. Победе своей мужья обрадовались не особо, без энтузиазма отметили их жены. Скорее расстроились, оттого что власти так быстро пошли на попятную. Ведь восемнадцать месяцев этой распри оказались самыми увлекательными в жизни обоих мужчин!
«Неужто нынче никто за принципы свои бороться не хочет?» – удивленно восклицал Руне. «Никто, ни одна сволочь», – отвечал ему Уве.
И они выпили за здоровье своих недостойных врагов.