Вторая жизнь
Шрифт:
Однако в последнее время, особенно после опытов Галактно нова, старый ученый увидел, что он шел довольно узкой дорогой. Замена одного органа, даже такого важнейшего как сердце, не может решить полностью всей проблемы, над которой работали и он, Мартинсон, и Галактионов. Об этом ученый и писал в журнале, одним из первых оценивая во всей полноте достижение Галактионова. Сделал это, с болью поборов самолюбие, иначе поступить он не мог: правда была ему дороже всего.
Сейчас, разговаривая с Галактионовьгм, который в опытах по оживлению человеческого организма в целом ушел далеко вперед, Адам Мартинсон не преминул показать еще
— Смотрите, работает но-прежнему…
Там заключенное в стеклянный сосуд билось живое человеческое сердце. Аорта, легочная артерия и полые вены образовывали замкнутые круги, видно было, что сосуды пульсируют, по ним течет кровь.
— Почти год работает, — сказал ученый, осторожно закрывая дверцу.
Он отошел в темный угол, отодвинул шторку и включил маленькую лампочку.
Там тоже билось человеческое сердце, точно такое же, как в шкафчике, только сосуды просвечивались и хорошо виднелась пульсирующая красноватая жидкость. Это было искусственное сердце — достижение не столько медицины, сколько физиков.
— На очередном конгрессе демонстрация ваших опытов вызовет восхищение, — сказал Галактионов.
— Дай бог, чтобы Рекс дожил, — вздохнул старый ученый. — Искусственное сердце — трудная задача. Нужен такой материал, который выдержал бы при необходимой эластичности необходимое напряжение. Я беру максимальное напряжение, когда человек выполняет атлетические упражнения; ток крови тридцать семь — тридцать восемь литров в минуту, при ста восьмидесяти ударах… Нужен очень прочный, долговечный материал. Приходится много варьировать, менять процент компонентов — связующих, наполнителей, пластификаторов. Но я уже почти достиг желаемого. Это искусственное сердце обладает всеми качествами живого, а в одном даже превосходит — не подвергается болезням. Но я думаю, стоит ли работать над искусственным сердцем? Как лучше, удобнее сделать его двигателем?
Голос Мартинсона утратил горделивые нотки; начались сетования на неудачи…
— Может, не стоит заменять живое сердце искусственным? — заметил Галактионов.
Мартинсон сразу насупился.
— Это уже пройденный мною этап. А Рекс?! Он ничего не доказывает?
— Да, конечно, — поспешил согласиться Галактионов, не же лая спорить: Рекс многое доказал: — И знаете что, мне думается, надо сделать. Ни в коем случае не ждать конгресса. Надо собрать ученых здесь, пригласить журналистов и продемонстрировать опыт.
Мартинсон удивленно посмотрел на него, размотал и отбросил, полотенце.
— А ведь вы, пожалуй, правы. Как вяжут по рукам и ногам эти условия: без директора, без конгресса — ни шагу. Откровенно говоря, завидую иногда тем, кто помоложе: у них больше решительности, и формальностям они не придают того значения, какое придаем мы, старики. Даже голова перестала болеть! — Мартинсон повеселел, расправил усы. — До конгресса мы сумеем приготовить еще кое-что. Одни ваши опыты, коллега, оправдают всю идею создания института, — снова разоткровенничался он. — Мир будет изумлен. Пока он только переваривает первые сообщения, а после конгресса в полной мере поймет, что это значит. Я заранее поздравляю вас, коллега, с Нобелевской премией.
— Боюсь, что мне не придется участвовать в этом конгрессе, и поздравления ваши слишком преждевременны, дорогой коллега, — промолвил Даниил Романович, решив начать неприятный для себя и для Мартинсона разговор.
Он начал рассказывать. Мартинсон снова взял полотенце и стал накручивать его вокруг головы. Кисти, опустившись, закрыли глаза. Седые усы ощетинивались, когда старик морщился — то ли от головной боли, то ли от возмущения, и обвисали, как мокрые, когда он с печальным сожалением качал головой.
Опять этот Доминак! Мартинсон вскочил и, заложив руки за спину, крупно зашагал взад и вперед по комнате, теряя шлепанцы.
— Негодяи, подлецы! — выкрикивал он. — Вот, вот видите! Я же знаю: никогда не бывало и не будет того, чтобы дали ученому свободно работать. Вера, политика, алчность — вот что нам мешает. Им все купить, все продать…
Скоро он остыл, опустился в жесткое плетеное кресло и растерянно посмотрел на Галактионова.
— Но что же делать? Я не понимаю, зачем вы это рассказа ли?
— Я обнажил перед вами свое сердце. Вы поддержали меня как ученого, надеюсь — поддержите и как человека.
Мартинсон долго молчал, хмурил седые брови, кряхтя поправлял полотенце на голове.
— Вы хотите, чтобы я ввязался в драку с грязными людишками? Я признаю спор только по научным вопросам, — сказал он недовольно.
— Вы ученый с мировым именем, — тихо убеждал Даниил Романович. — К вашему голосу прислушивается правительство Атлантии.
Мартинсон снова надолго замолчал. Галактионов с затаенной надеждой смотрел на его сухое лицо, испещренное сотней морщин, на пепельно-темные губы. Бороться он мог вместе только вот с такими, как этот ученый. Голос двоих, троих прозвучит на весь мир, и на него откликнутся тысячи.
— Хорошо, — вздохнув, произнес старый ученый. — Как вы сказали? Обнажил сердце… Хорошо. Я обещаю вам. Старался всегда быть в стороне от всего этого, но в данный момент не могу… Да, да, обещаю.
Они обменялись крепким рукопожатием. Галактионов собрался уходить. Мартинсон, провожая его, сказал:
— Но имейте в виду, коллега, если мое выступление после дует, ни в коем случае не изображайте это так, будто я разделяю ваши убеждения, взгляды на общественное устройство, на политику. Я смотрю на все это, как смотрит простой человек: ему нет дела до политических и правительственных деклараций или… что там еще пишут и говорят; как бы они ни были хороши, а он судит обо всем только исходя из своей жизни, судит по фактам, как мы, ученые, по опытам. В мире достоверны, правдивы взгляды и суждения только простого человека труда и ученого, все остальное вокруг них — суета посторонних бездельников, их домыслы, инсинуации. Имейте в виду мой взгляд на это, коллега.
— Да, да, — ответил Галактионов еще раз пожимая прохладную жесткую руку старого ученого.
Они расстались, далеко не полностью высказав свои мысли, да это сейчас и не нужно было делать. Галактионов хорошо знал взгляд Мартинсона на общественное устройство, организацию государства и правительства. Основная мысль его сводилась к тому, что во главе правительства должен быть ученый. Сам Мартинсон отнюдь не претендует на эту роль, — нет, он хочет заниматься только наукой, но возглавлять правительство должен ученый, непременно с мировым именем. Слово и закон, подписанный таким человеком, авторитетны для всех. Тогда для развития науки будут созданы наилучшие условия, народ будет гуманным, просвещенным, культурным.