Второе Пришествие

Коровин Николай Петрович

Но идея идеала, волшебного идеала непотопляема. И даже в наш век технологий остается актуальной. А Вы думаете, идеалов не встречается в современном мире? Вы правы - идеалов нет в мире никаком, в плане личностном, потому что идеалом является сама наша природа, именно она и есть этот самый ориентир. И вера, вообще любое религиозное чувство также выражает собой беспримерную тягу к совершенству. Так давайте вглядимся! Кто только не проходил по столь эпической, внушающей трепет и ностальгию Красной площади! И вот она, вот же она! Поглядите на нее! А? Она для Вас не идеал? Так Вы немного... э-э-э...зажрались, что ли, простите за такое словечко! Но давайте познакомимся с нашей героиней, все же без нее наше повествование явно будет неполным и серым.

Итак, звали ее Дарья. Это была высокая (аж 174 сантиметра, ого!), плотного телосложения девушка, думается, ее тип фигуры можно было назвать спортивным, хотя заниматься профессиональным спортом она закончила еще в пятнадцать лет (то есть шесть лет назад) по причине травмы. Таким образом, наиболее догадливые и математически подкованные читатели уже сделали свои выводы о возрасте нашей прекрасной героини. Широкие бедра, рыжие не от природы, длинные и немного волнистые волосы, серо-голубые глаза - у нее было, казалось бы, все, чтобы считаться полноценной красавицей, однако, стоит признать,

что подобной репутацией она не обладала. Было в ней нечто такое, что при взгляде на нее наводило лишь на мысль о странности предмета внимания. Но вот что именно, сказать было невозможно. Быть может, это были несколько неправильные, непропорциональные черты лица. А может, и неидеальная форма бедер. Нет, было в ней что-то и приковывавшее взор, но ощущения при этом возникали, словно попробовал кислого компота. При этом компот и должен был быть кислым, ты знал это, но все равно подергиваешься во время дегустации. Но Дарья, была, если уж продолжить подобное ягодное сравнение, компотом-ассорти, чего только не было в этом компоте! Даже выпив несколько литров сего напитка, вы полностью не могли перечислить весь список ингредиентов, используемых при его изготовлении. Кстати, Вы, возможно, подумали сейчас, что подобное сравнение некорректно, и на месте Дарьи стоило бы обидеться. Так Вы и обижайтесь, но она - о нет! Она явно будет последним человеком, кто обидится на подобное. В целом, Даша была ярчайшей представительницей сообщества интровертов, не тех, кто чуть более или чуть менее общительный, нет. Она была именно классическим махровым интровертом, человеком в себе. Она следила за своей красотой, но раз в месяц могла явиться в институт растрепанной и, не объясняя никому, игнорировать предложения расчески. Она одновременно читала религиозную и антирелигиозную литературу, интересовалась мистикой и спиритуализмом. В свободное время она могла часами бродить по городу, в наиболее безлюдных местах, засесть где-нибудь на лавочке и рисовать или просто предаваться размышлениям. Развеселые школьные и студенческие компании ее никак не привлекали, более того - смущали, оставаясь где-либо после занятий, Дарья не стеснялась находить веские причины для своего ухода. Она не могла передать открыто, как рвалась ее душа прочь с подобных бессмысленных сходок, поэтому обходилась общими причинами из серии 'у меня дела'. По ночам она мечтала и иногда от отчаяния писала стихи, но такие ночи отчаяния случались примерно раз в сезон. Более того, иной раз не нее находил длительный период, когда она 'начинала жизнь с понедельника', всячески поддерживая образ нормальной ничем не выделяющейся из толпы девушки, активно участвовала в общественной жизни, присоединялась к компаниям; подобный период обычно заканчивался непродолжительной депрессией, выходила из которой Даша с мыслями в духе 'надо быть самой собой, не ориентироваться ни на кого'. В целом, природная скромность в ней доминировала, но в иные моменты вдруг куда-то улетучивалась, оставляя пространство для безрассудных поступков. Она могла бросить все и уехать, чтобы залезть на высоченную вышку по узенькой лестнице, а через два дня вспомнить и испугаться за себя. Она любила откручивать время назад и переигрывать, переигрывать сценарии до бесконечности. Большая часть мужского населения обделяла ее своим вниманием в пользу иных сверстниц, но она, казалось бы, этого и не замечала. Иногда на нее находило чувство влюбленности, она писала проникновенные записки, которые вкладывала в кормушки для птиц. Мысль о том, что объект ее страсти там их не найдет и не прочтет, да и вообще не узнает ни о чем, в голову ей не приходила: отсутствие взаимности она принимала как должное. Обратно было, когда она начинала все же подозревать внимание к себе от кого-либо. Подобная ситуация ее жутко смущала, 'какой он глупый, что же он желает?', напевала она, но успокаивалась она только тогда, когда интерес и опасения развеивались. Ее мать почему-то очень любила подчеркивать это качество своей дочери, хвалясь перед подругами. 'А Даша-то у меня, ой как избирательна!', - вещала она с умным видом на рассказы подруг, о не остававшихся на ночь дома дочерях, заводивших романы со всякими подозрительными личностями. Впрочем, Даша и рада была бы переночевать иной раз у подруги, но, увы, действительно близких подруг у нее не было, что, конечно же, задевало во времена депрессий, когда неведомая сила словно выедала все изнутри огромным ковшом, оставляя за собой зловещую зияющую бездонную пустоту. Впрочем, Дарья находила способы восстановить упущенную энергетику, даже когда находилась в меланхолическом расположении духа. Способы, конечно же, были секретными, поэтому сохраним частную жизнь нашей героини и скромно умолчим о них.

Даша шла по площади не спеша, не ощущая пространства. Она была и в своих мыслях, но и мыслей-то в голове толком у нее не было. Ударили куранты, и Даша вздрогнула. Кремлевская стена возвышалась величественно, прикрываясь небольшим отрядом елок, по спине девушки пробежал холодок. Высыпали мурашки, она воспрянула: 'в какой стране я живу!
– думала она, - есть здесь что-то внеземное, что-то кульминационное, живое!' И Дарья бодро зашагала прочь, не вслушиваясь в вышеприведенный разговор о политических системах. Она легко могла бы его услышать, но наша героиня вряд ли бы сильно им заинтересовалась. Даша искренне не понимала разницы между рыночной и плановой экономикой, рассуждая, что 'никакие средства расчета не заменят душу человеческую, к чему эти формы и формулы?'. Наверное, взгляды ее очень хорошо можно было описать формулой 'я к Вам не лезу, так и Вы ко мне не лезьте'. Впрочем, Дарья и не делала абсолютно ничего такого, за что к ней можно было бы лезть, если Вы понимаете этот намек! А если Вы вдруг читаете эти строки спустя энное число лет после того, как происходили описываемые события, и при этом данный намек не понимаете, то хочется Вас искренне поздравить с этим!

Прошла с площади Дарья, прошел с площади внимательный турист, затих спор о системах... Но затих на сегодня, не завершившись каким-то выводом, ведь спор этот вечный, и каждый в нем всегда будет уверен, что прав. Так поспорим же и мы, подобно тем двум прогуливающимся по площади, о системах, пока такая возможность у нас есть! Что будет уже совсем скоро, знать нам не дано, и как закрутятся гайки, и чьи горла они увинтят первыми, и кто не сможет полностью пройти этот мост в новую жизнь, нам сказать трудно. Но ни в коем случае нельзя бояться. Страх равен поражению. Не стыдно проиграть, нет. Но страх равносилен сдаче без сражения. Но что может поделать один винтик против машины? Одна крупинка против мешка с крупой? История показывает нам примеры, что что-то да может. И это не сказки о чудо-богатырях, метающих врагов, как хлюпких комаров. Нет. Не сломаться морально. Вот что сложно. Конечно, срыв табличек с адресами и перегораживание улиц трамваями со стороны

несочувствующего наблюдателя выглядит как детская шутка, но ведь еще глупее смотрится танк, силящийся объехать отчаявшегося упрямца! Ну а уж с навыками выуживания необходимой для госбезопасности информации у уполномоченных лиц полный порядок, за них можете не беспокоиться. А если Вам вдруг не нравится здесь... Что ж, найдите себе какую-нибудь симпатичную страну, вот, скажем, Швейцарию, и живите там.

Глава II. Первый звонок

Да, в Швейцарию мы и отправимся! Жить, может, у нас и не получится, но перенестись туда - почему бы и нет? Воображение - наше сильнейшее качество! Перенесемся мы тогда уж и во времени, на пару лет назад до вышеупомянутого вечера.

Профессор Исаак Фогельштейн всегда вставал рано. И в тот день он встал рано и, позавтракав слегка подгоревшей яичницей, уже в семь часов бодро шагал по улицам родного Цюриха. Да, он был одним из тех, для кого все пятьдесят с лишним лет существования пришлись на жизнь именно в этом городе, а таких людей с каждым годом становилось все меньше и меньше, особенно если считать тех, у кого и родители, и бабушки-дедушки также прожили весь свой путь здесь. Хотя будучи довольно известным ученым, он много путешествовал и мог смело употребить в свой адрес забитые фразы 'объездил весь земной шар', 'я чувствую себя как дома везде, где меня принимают' и так далее. Действительно, ему приходилось на протяжении своего творческого пути давать открытые лекции абсолютно на всех континентах, за исключением, ясное дело, Антарктиды.

День обещал быть пасмурным, прохладный ветер дул прямо в лицо, сколько Фогельштейн ни пытался поворачивать в разные стороны. Он уже почти подошел к клинике, где трудился последние двадцать лет, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый. Он не любил отвечать на звонки с незнакомых номеров, да и вообще общаться с незнакомцами не любил. И он взял трубку, но там раздались гудки... Фогельштейн, конечно же, не мог предполагать, к каким событиям в его жизни приведет разговор с таинственными абонентами, поэтому продолжал идти уверенной походкой к институту, но в душу его закралось волнение и предвкушение каких-то событий. Но в этот день событий никаких не случилось, был совершенно обычный рабочий день. Завязка истории случилась уже на день следующий, мы же пока совершим небольшую историческую пробежку и внимательно изучим, как развивались события, и расскажем о нашем герое поподробнее.

Доктор Исаак Фогельштейн с молодости изучал проблему пересадки тканей. В свое время он предположил, что есть ряд способов возобновления воспроизводства клеток, исключающих использование технологий клонирования. Но предположения долгое время даже не принимали вид сформулированных гипотез. Уже в начале двухтысячных Фогельштейн начал проводить опыты на растениях, результатом чего стал трехтомный труд. Книги вызвали широкий резонанс в научном кругу, однако революционный подход к трансплантологии, предложенный Фогельштейном, не встретил должного внимания и понимания со стороны ученого сообщества. Но критика не расстроила Исаака; к тому времени он и сам видел огромное множество недоработок в своей теории, а главное - признавал невозможность ее практического применения при текущем развитии техники. Позже ему удалось договориться с исследовательским институтом своего города и получить в свое ведение современную лабораторию. В бой пошли мушки-дрозофилы - верные спутницы всех экспериментаторов. На этом этапе у Исаака начались первые колебания. Пути, которые виделись ему в его теоретических работах, раздваивались и растраивались. В один момент он пришел к выводу, что увеличение продолжительности жизни мушек (что его сильно вдохновило поначалу) случилось элементарно от более качественного питания и снижения случайной смертности.

В две тысячи четырнадцатом Фогельштейн сделал ряд отчетов на крупных международных научных конференциях, вызвавших опять же много шуму. Ему удалось привлечь внимание ряда анонимных спонсоров, полученные инвестиции позволили ему начать опыты над мышами. Сотрудничал он и со Швейцарской Государственной академией. И вот, в две тысячи пятнадцатом, академия объявила о том, что контракт на время пользования лабораторией и прочими ресурсами института нужно перезаключить, убрав бессрочный статус. Теперь уже получалось, что Фогельштейн как бы брал все ресурсы в аренду. В начале две тысячи шестнадцатого Фогельштейн отчитался перед ученым советом, который вынес отрицательный вердикт: практических результатов не было, а значит, финансирование будет прекращено. Фогельштейн был в отчаянии.

'Да что же это получается, в самом деле?
– спрашивал он сам себя. Я же первопроходец! Как я могу сразу уверенно прийти к намеченной цели? С другой стороны, какая у меня цель? Довести исследования до уровня того, что в человеке можно будет менять больные органы? А что я писал в третьем томе - полную реновацию всех органов? О победе над старостью? А это куда? нет, об этом надо забыть. Рано, рано, рано я задумался, не время еще. Но сейчас - найти финансирование. Еще чуть-чуть, и я смогу, я смогу достичь результата с мышами. Они не верят, что мыши стали жить дольше, ссылаются на погибших. Да - погибших мышей много, очень много. Так дайте нам возможность снизить это число? Дайте нам работать? Они сейчас отдадут деньги, условно, Лерку. А что доказал профессор Лерк? Каша и суета! Вводит цыплятам какие-то гормоны роста. И вот, все в восхищении. Цыплята, дескать, и по вкусу ничем не хуже, вреда никакого нет; одни плюсы! Технологии профессора Лерка спасут планету от голода!
– он повторил передовицу журнала 'Мировая наука'.
– Так отправьте этого Лерка на ферму к его цыплятам, пусть там квохчет и кукарекает с ними! Зачем ему отдавать такую прекрасную лабораторию? И опять же, то, что делаю я, может быть в разы революционнее, чем какие-то цыплята. Дайте только время поработать!'

Такая предыстория предшествовала этому утру; Фогельштейн счел звонок с неизвестного номера подобной попыткой выйти на связь со стороны анонимных инвесторов. Ему не ответили, и он забыл бы об этом звонке, но на следующий день позвонили вновь. И с того же номера. День был выходной, он только что закончил читать книгу, посвященную проблеме трансплантологии головного мозга, и собирался уединиться с женой, когда, собственно, и произошел этот звонок...

'Ну что там, моя птичка?' - с улыбкой спросила супруга, когда он вернулся. Но в этот момент улыбка у нее вмиг исчезла, и она словно отдернулась, потому что Фогельштейн заметно побледнел, а на лице его отразился звериный оскал. Пытаясь скрыть свое состояние и тревожные мысли, он состроил гримасу, какую делают дети, которых спрашивают, кто залил весь пол в родительское отсутствие. 'Это не я', словно хотел подчеркнуть он. Через минуту они уже забыли об этом эпизоде. Жена больше не спрашивала его о звонке, хотя догадалась, что он был важен. Она заметила (а женщины вообще народ внимательный и догадливый), что после этого звонка он стал реже ездить в свой исследовательский институт, все более отлучаясь по каким-то срочным делам.