Второе Пришествие

Коровин Николай Петрович

– Извините, но я никогда не беру кредитов, - и он попытался наиболее вежливо и учтиво улыбнуться девушке.

– Это очень верно! Я с Вами согласна! А сколько у Вас с собой наличных денег? Я хотела Вам предложить в таком случае...

– У меня нет с собой наличных денег.

– А как же Вы покупаете этот провод?

– Если хотите, могу не покупать, - сказал он озлобленно и сделал вид, что направляется к выходу.

Девушку выручила кассир, уже пробившая в этот момент этикетку. Антон расплатился и почти бегом выбежал из магазина. 'Тьфу на Вас!' - и далее он изрыгнул из себя целый поток исконно русских слов. Запищал телефон. 'Хм, от кого же СМС, может от самой нее?' - встрепенулся он в глубокой надежде. Нет, писала, конечно же, не она, а банк, опять же предлагавший кредит на выгодных условиях. Сообщение начиналось со слов 'Дорогой Антон!' ('а ведь она, наверное, также пишет кому-то, начиная с такого обращения!' - промелькнула мысль в голове у Антона) и кончалось бредом в духе 'Мы ценим каждого нашего клиента, потому что именно Вы составляющие Вашего успеха'. Вспыльчивый Антон рассмеялся, и, отбросив оземь интеллигентский дух, разразился порцией отборного мата. В этом порыве он видимо нажал на какую-то клавишу, поэтому на экране появилась надпись 'сообщение отправляется'. Пикнула мелодия сообщения, и Антон с удивлением прочел: 'В качестве гудка на вашем номере был установлен новый хит певицы Хрюши 'Заходи Ко Мне Домой' всего лишь за 69 руб/месяц'. Он рассвирепел. 'Какая нахрен Хрюша? Что за обман?
– он выбрал в меню запрос баланса.
– Так и есть! Грабеж!!! Жулики!' Он захотел ударить телефоном об асфальт, но передумал и набрал номер справочного

центра. 'В настоящий момент все операторы заняты. Приблизительное время ожидания составляет пять минут', - произнес металлический голос. Антон измерял шагами асфальт, отчаянно сжимая телефон и отводя его от уха, чтобы не слышать 'успокаивающую' мелодию. Наконец, ответила девушка с весьма приятным голосом. Антон, отбросив воинственность, объяснил проблему, и она пообещала уточнить. Пока она уточняла, связь вдруг прервалась. Антон подпрыгнул и побежал, но вскоре остановился и начал с прежней настойчивостью набирать номер. Ответила девушка с похожим голосом, но еще более вежливая. Она отменила все подписки, лишив возможности звонящим Антону послушать песню Хрюши. Также девушка подключила ему несколько услуг, заверив, что они абсолютно бесплатные, а также подарила ему семь дней бесплатного пользования интернетом. Требовать шестьдесят девять рублей назад было бессмысленно, и Антон, отбросив напущенную озлобленность, вежливо попрощался. Но едва гудки зазвучали в трубке, он озлился. 'Вот он, вот он ваш капитализм! На все что угодно готов, только денежки заграбастать! Только это надо! Забота о клиенте? Да плюньте!
– бубнил он, обращая на себя внимание прохожих, которые отшатывались от него.
– Клиент - тот, кто помогает делать барыш. И барыш этот надо увеличить настолько много, насколько клиент сможет раскошелиться'.

Ненависть к системе у Антона была давно. Он вспомнил забавный случай. Несколько лет назад, расстроенный из-за постоянных неудач с поиском работы, он решился написать на снегу, лежащем на красной коробке с противогололедными средствами крамольную надпись: 'Система прогнила'. И что же? Наутро, проснувшись, он услышал за окном капель. Посреди декабря на Москву вдруг нахлынула оттепель, температура повысилась аж до плюс семи, и снег, а вместе с ней и надпись исчезли. 'Да, попробуй бороться с ней, спецом ведь тепло напустили', - усмехался он.

При этом открыто назвать себя анархистом - даже в диалогах с самим собой - Антон побаивался. Он изыскивал всевозможные сглаживающие формулировки, прикрывался абсолютно несимпатичным ему по духу заумным названием синдикализмом (да и как он мог говорить о синдикализме, если он не был рабочим?), выкручивался при помощи термина 'либертарный коммунизм', напрочь забывая, что, в отличие от коммунизма нелибертарного, диктатурного, пособий к практическому построению последнего не имеется; да и вообще, не смешна ли идея о движущей силе интеллигенции? Да и куда она может привести? Чем? Прямодушием? Это ведь ее единственная благодетель, и то встречающаяся от силы у десятой части ее представителей! Привлекать со стороны ораторов, предводителей? Да - это либерально-демократическое политиканство, представительность, но Антон был всей душой за представительность. И он искренне не понимал логики в голосовании за неизвестных ему лично людей, в голосовании за экранные образы кандидатов, за работу их стилистов - а именно так он представлял себе идеальную демократию - в плане честности и прозрачности выборов и свободной регистрации и агитации кандидатов.

Почему он не любил капитализм? Он не мог терпеть красивые полки, украшенные упаковки. Раз зимой, в январе, он увидел, что в крупный гипермаркет завезли саженцы. Зимой! И они тут же зацвели, что и вызвало бурю хохота у нашего героя. На упаковках, в которых они сиротливо стояли на полках, красовались сказочные фрукты, но было совершенно очевидно, что деревцам никак не дожить до счастливого укоренения. Да много можно найти проблем в капиталистическом мире, кажущихся на первый взгляд абсурдными! Это и доверие людей к рекламе; но Антону не нравилось именно то, что маркетологи сознательно используют людские слабости. Люди готовы купить товар со словом 'скидки' даже если он дороже, чем товар, оной надписи не имеющий. А огромные списания в гипермаркетах? Ими можно было бы накормить не одну голодающую страну! И аргумент о том, что жалость атрибут слабости, что жалеют люди, которые плавают на поверхности, но не хотят видеть, что там, в глубине, Антона не удовлетворял. 'А что там, еще глубже? Те, кто говорит про прагматизм и сами не видят глубже своего прагматизма, - рассуждал он.
– Они исходят из приспособленчества людей, не верят в добродетель. Но что порождает пороки? Человеческий нрав. Но что дает порокам проявиться? Система, при которой есть понятие достатка, есть понятие статуса и так далее. Если нет всего этого, автоматически теряется мотивация для жажды наживы, халявы'. Подобными мыслями Антон оправдывал свою нелюбовь к капитализму, но давайте говорить откровенно, Антон не любил капитализм и за то, что сам никак долго не мог найти свое место в этой системе, чувствовал чужаком среди более предприимчивых молодых людей.

Вообще, проблема поиска работы для бывших выпускников в те времена стояла очень остро. Кто, признавайтесь честно, не натыкался на классическое 'мы Вам позвоним!', даже самые пробивные! А обращения в районную службу занятости? О, они могли повеселить, например вакансией в психдиспансере на противоположном краю города. Впрочем, предвидя некий едкий комментарий, что 'в трудные времена нужно хвататься за все', хочется разъяснить, что свободных мест на предлагаемых вакансиях обычно давным-давно не было, но здесь ситуация варьируется, скорее, от степени забюрократизированности подобных бюджетных учреждений. Но надо понимать и логику работодателей, отказывающихся доверять сопливым выпускникам, машущими своими дипломами, как крыльями. Кстати, уровень компетентности у будущих специалистов с дипломом купленным иногда был и выше, чем у тех, кто над этим дипломом корпел ночи напролет, перелопачивая всю литературу по выбранной области. Подумайте, как можно стать землекопом, вдоль и поперек изучив книгу 'Все о рытье', где будут указаны все модели лопат, история их производства человечеством с приснопамятных времен, способы рытья с картинками? Да никак! Единственный способ стать землекопом - взять лопату и копать! Те же, кто диплом покупал, делали это не из-за лени, а из-за отсутствия свободного времени, будучи поглощены собственно пресловутым копанием. Конечно, глупо обвинять студентов в непрактичности, мечтательности, отсутствии профессионального понимания самих себя - будем до конца откровенны и вынесем суровый вердикт всей системе образования в России того периода. Уровень образования был низкий, но более того, он продолжал падать, и падал стремительно. Никогда еще дети так не ненавидели школы - хотя минуло сколько лет с тех пор, как учителя лишились волшебного права использовать розги. Если вдруг какой-то ребенок выделялся среди соучеников своим уровнем, на него тут же накладывали множество положительных и обязывающих ярлыков, сравнивая с мэром своего города, а то и с Президентом, как это было, например, в начальной школе с Егором Лискиным, одноклассником Антона, получавшим хорошие отметки и красиво говорившим. О Егоре мы упомянули не зря: ему предстоит стать одним из важнейших персонажей нашего повествования. Но о его приключениях мы в полной мере поговорим позже, когда наступит соответствующее время.

Создав подобное представление о себе от преподавателей, людей авторитетных, рыхлый по характеру, человек тут же перемалывался на рынке, где существовала реальная конкуренция, а не захваливание, где смотрели на твои выделяющиеся и выдающиеся особенности, а не на превосходство над средним уровнем, где никто не подавал руку и не подталкивал, нет. В конечном счете все смотрят на твои реальные умения в данный момент, а не перспективы, обучаемость и так далее. Ты оказываешься один перед лицом множества дорог, и даже нет времени услышать внутренний голос, подсказывающий, по которой из них направиться. Ты направляешь по той, которая уже расстилается пред тобой, по той, где ты знаешь точно, что ям нет. И мы видим мечущихся, обреченных людей. Да, об этом учителя явно не предупреждали. А еще учителя всегда проявляли толерантность, выдавая любой твой недостаток за особенность. На насмешки над учеником с лишним весом, вызванным неограниченным потреблением фастфуда, учитель мудро скажет: 'Да какой же он у нас толстый? Он не толстый, он представительный!'

И представительный товарищ только после окончания школы поймает себя на мыслях о диете (а ведь одноклассники все эти годы будут травить шутки в духе, 'он сел на диету... и раздавил ее!') и займется физкультурой. Не хочется говорить банальность, что люди разные, но действительно, одним для поступков мотивацией служит рекомендация кого-то (а ведь в случае чего можно и возложить на советчика ответственность: послушался тебя, дурак!), а кому-то, наоборот, претит сам факт действия по чьей-либо указке, даже если действие и очевидное. Глядя со стороны, можно подумать, что любое занятие для человека есть попытка убежать от внутренних вопросов 'как и зачем я попал сюда?', 'что есть мир и что есть 'я' в нем?', и так далее. Человек не может ответить на эти вопросы, но он может ставить их, рассматривать и выдвигать гипотезы. Поэтому он пытается что-то сделать, совершить, он хочет что-либо оставить после себя. Потомство - самый доступный и простой вариант, потому что он не требует понимания от общества, как при любом продукте духовного труда. Он создает себе цели и следует им, добравшись, ставит новые, и так до конца. Но всегда его подлинной мотивацией будет попытка убежать от вопросов, на которые ответа нет и никогда не будет, и которые постоянно неосязаемо постукивают вокруг. Однако, каждый человек, безусловно, устроен так, что есть у него пристрастия, и есть у него предрасположенность к определенной деятельности. Но российская система образования (а мы живем в России и поэтому должны говорить именно о ней), увы, не помогала в подобной профориентации, напротив, скатывая всех к ожиданиям 'престижной работы', образам 'уверенного в себе человека', в то время как реальных специалистов в прикладных отраслях оставалось все меньше и меньше. Единый госэкзамен, как главная цель для всех школьников, конечно, дал возможность многим оказаться во вполне приличном по имени учебном заведении, да еще и обучиться там в эпоху капитализма за счет государства. В одиннадцатилетнем возрасте Антон сломал руку, упав с велосипеда. Врач, ведя разговор о том и о сем с юным пациентом, невзначай бросил: 'А ты знаешь, кто изобрел самолет?' 'Братья Райт!' - торжествующе воскликнул затерший до дыр имевшиеся в дому энциклопедии Антоша. Но что же мы видим, при взгляде со стороны? Если у человека в голове есть стойкая ассоциация 'самолет - братья Райт', это хорошо, но ведь за этим ровным счетом ничего не стоит! Идет привязка к именам, не к реальным событиям. Мы можем изучить историю появления первых летательных аппаратов, можем изучить биографии самих братьев, но сам факт, что самолет изобрели люди с данной фамилией, не обязывает ни к чему. Вы справедливо возразите, что лучше знать имена изобретателей, чем не знать. Конечно, так и есть, вообще, всегда лучше знать что-либо, чем чего-то не знать. Это кстати, хороший аргумент для тех, кто является сторонником теории сладкой лжи. Другое дело, что всегда можно найти способ промолчать. Но можно ли промолчать, когда говорят все? Люди осуждают насилие, но выполняют приказ. Эксперименты Милгрэма доказали, что абсолютно любой человек способен на проявление жестокости, главное - дать ему оправдание своих поступков. Их наличие будет выдаваться им как аргумент в спорах с собственной совестью: 'Я же не мог действовать иначе! Если бы не я - то меня!' Вспомните Родиона Раскольникова из 'Преступления и наказания'. Убивая вредную старушку по вполне выверенной теории, он мучится от осознания тяжести своего греха. Но Лизавета? Невинная девушка! Лишь в какой-то момент романа герой вдруг вспоминает про нее: 'А как же Лизавета? Я ведь не только старушку убил!' Но за убийство Лизаветы Раскольникову не стыдно, да и любому бы из нас не было бы стыдно. Возбужденный приведенным в действие приговором, с окровавленным топором - Родион уже не мог никак поступить иначе. Вот со старушкой, да - была масса возможностей свернуть, повезло с тем, что нашелся топор, даже в последний момент можно было усомниться, но он дошел, он показал, что право имеет. Неизвестно, кем данное, но факт очевиден. А Лизавету бы в подобном состоянии убила бы и дрожащая тварь, как с радостью убивают на войне или выполняя долг. Но ведь мы знаем прекрасно, что были и на войне люди, испытывающие необъяснимую ничем жалость к определенным представителям врага. Вспомните историю про снайпера, пожалевшего простого немецкого паренька и разыскавшего его спустя годы после окончания военных действий. Да, в каждом есть свой, определенный уровень морали. Равно как есть и средний, общественный уровень. В разные этапы в последние столетия возникала мода на цинизм и нигилизм. Нужно отметить, что поколение, родившееся спустя десять лет после наших героев, впитало в себя эти чувства сполна.

Убеждения Антона формировались, как и у всех, постепенно, но именно в тот период они укрепились, отсутствие работы дало ему время на тотальное поглощение различной литературы, в том числе такой, которую принято называть 'левацкой', где и получил вполне научное и логичное подтверждение своим наблюдениям. И хотя сейчас он имел вполне себе неплохо оплачиваемую работу, попасть на которую ему помог как раз-таки Михаил (по меркам которого она была малооплачиваемой), от своих антикапиталистических, утопических и популистских убеждений Антон не отказался.

Михаил, благо речь зашла о нем, решил провести свой второй выходной день на лекции одного успешного предпринимателя. По дороге на мероприятие с ним произошел не совсем приятный случай. Войдя в автобус, Михаил обратил внимание на шум: назревал скандал. С площадки перед водителем раздавалась брань и угрозы. Наконец, пассажир, служивший источником конфликта, слегка успокоился и направился в салон. Здесь он был встречен крупной женщиной (такие обычно в советское время стояли за прилавками на фоне весов 'Тюмень'), которая громко предъявила аргументы о неуместности использования в автобусе нецензурной лексики по причине нахождения в данном автобусе малых детей. Словесная перепалка продолжалась. Михаил тоже не удержался и посоветовал товарищу - судя по акценту и внешности, выходцу с Кавказа - успокоиться. Шумливая тетка на следующей остановке вышла, и приезжий переключился на Михаила. К чести того, он не стал тушеваться, отвечая в весьма спокойном, вежливом темпе. Тот кипятился и пытался узнать адрес автобусного парка, чтобы найти водителя после смены. Чем же так провинился водитель?
– спросите вы. А всего лишь тем, что не повторил свой ответ на вопрос, едет ли он до метро. 'За свои слова надо отвечать. Мужик должен отвечать', - ратовал недовольный пассажир. Михаил искренне поинтересовался, станет ли тому легче после того как он найдет водителя и выместит на том всю свою злобу. 'Легче', - ответил скандальный пассажир.

Михаил и скандалист продискутировали подобным образом несколько остановок; на замечание по поводу того, что слова - ничто в современном мире, пассажир удивился, что все стали делать ему замечания. Что уж что, а все - громкое слово, для такой ситуации абсолютно неприемлемое. 'Все' в подобных случаях сразу же пытаются найти себе некое важное дело, чтобы сосредоточиться на нем и случайно не заметить надвигающуюся бурю. Особо продуктивным занятием здесь стоит считать смотрение в окно на городские пейзажи. Пассажир отчаянно рылся при помощи бесплатно проведенного в транспорт беспроводного интернета в поиске адреса автобусного парка, когда подъехали к ожидаемое большей частью пассажиров станции метро. Михаилу, равно как и нам, осталась неведома дальнейшая судьба водителя. Будем верить, что с ним все обошлось, он жив и здравствует.

Выйдя из автобуса, Михаил поморщился, ему было немного не по себе после разговора, хотя внешне он и выглядел абсолютно спокойным. 'И я уверен, он не одинок, и ведь дело не в национальности, - рассуждал он.
– Откуда идет вот эта жажда наказания? Но что более интересно, наиболее часто она проявляется только на словах. Угрозы, угрозы и еще раз угрозы - все ради того, чтобы повысить свой уровень самоощущения. Доводятся подобные угрозы до исполнения людьми с откровенными девиациями, либо при резкой вспышке, состоянии аффекта. Но, увы, тяга к скандалам, к возмущениям на ровном месте не считается у нас какой-либо девиацией. И как состояние аффекта спасает от суда, так и здесь - эти люди спасаются фразой 'я нервный', 'не бесите меня' и так далее. Да, в школе, скорее всего, это были самые трудные дети, своротившие наибольшее число парт. Хотя, ведь приводили тысячи примеров с тем, как хулиганы превращались в спокойных, уравновешенных личностей, едва проходила бурная юность, и наоборот, вчерашние тихони, устав от разочарований, впадали в пучину свар и склок. Но ведь лучше быть экспрессивным, чем апатичным! Это показатель высокой жизненной энергии! Так почему же ее нельзя направить на созидательную деятельность? Ведь в сложных делах ой как нужна эта агрессия, упертость, зацикленность!'