Второе признание

Стаут Рекс

— Что ж, придется сменить имя. Когда отец успел вам довериться?

— Он мне не доверялся, — она посмотрела на меня широко распахнутыми глазами. — Вы, наверное, думаете, что я считаю себя особой утонченной и весьма загадочной, верно? Это у меня недавно. Идемте, я вам кое-что покажу. — Она повернулась и вышла из комнаты.

Я последовал за ней по широкому коридору через лестничную площадку, и, спустившись в еще один коридор, мы оказались в другом крыле. Через приоткрытую дверь она завела меня в комнату, вдвое больше моей — хотя моя показалась мне не маленькой, — в открытые окна сюда проникал настоянный летний воздух, к тому же там и сям расставленные в вазах

розы источали тонкий аромат. Я хотел внимательно оглядеться, но она подвела меня к столу, открыла на заложенной странице пухлую кожаную папку размером с атлас и показала мне.

— Видите? Как молоды и веселы мы были!

Фотографию я узнал в ту же секунду — такая же была у меня дома. Это была вырезка из «Газетт» от 9 сентября 1940 года. Моя фотография появляется в газетах гораздо реже, чем фотографии Уинстона Черчилля, Роки Грациано или даже Ниро Вулфа, но в тот раз я сподобился выбить пистолет из рук преступника, когда он уже был готов нажать на спуск, поэтому избежать рекламы не удалось.

Я кивнул:

— Этот человек — прирожденный герой.

Она тоже кивнула:

— Мне было семнадцать лет. Целый месяц я была от вас без ума.

— Вполне естественно. Вы ее всем показывали?

— Нет! Черт возьми, вам это должно быть приятно!

— Очень приятно, но час назад было еще приятнее. Я-то думал, вас увлекла линия моего носа, волосы на груди или еще что-нибудь в этом роде, а тут всего лишь детские воспоминания…

— А если я чувствую, что они возвращаются?

— Вы просто хотите подсластить пилюлю. Но возникает проблема. Кто кроме вас может помнить этот снимок, кстати, не единственный?

Она задумалась.

— Гвен, хотя сомнительно… больше, пожалуй, никто. У вас проблема, а у меня вопрос. Что привело вас сюда? Луис Рони?

Пришел мой черед задуматься, и я позволил ей холодно улыбнуться.

— Значит, он, — сказала Медлин.

— Или нет. А если он, что тогда?

Она подошла ко мне вплотную, взяла за лацканы пиджака, и глаза ее увеличились до немыслимых размеров.

— Послушайте, вы, прирожденный герой, — заговорила она пылко. — Не важно, что я чувствую по поводу детских воспоминаний, будьте осторожны, если ввязываетесь в дела моей сестры. Ей двадцать два года. Я в ее возрасте успела наломать дров, она же чиста, как роза… Хотя роза не такое уж чистое растение. Насчет Луиса Рони я с отцом полностью согласна, но все зависит от того, как его отвадить. Может, самый безболезненный для нее путь — застрелить его, и дело с концом. Не знаю, много ли он для нее значит. Просто говорю вам, что самое главное не папа, не мама, не я или Рони, самое главное — это моя сестра, говорю вам для вашего же блага.

Свою роль сыграло стечение обстоятельств. Она была так близко от меня, а аромат роз так силен, ее слова звучали так пылко, к тому же целый день она со мной кокетничала… в общем, все произошло само собой. Через минуту или две она оттолкнула меня, я ее отпустил, взял папку, закрыл ее, отнес к полкам и положил на нижнюю. Вернувшись, я застал ее в некотором смущении, но дара речи она не лишилась.

— Дуралей вы этакий, — выдавила она из себя, и ей пришлось прокашляться. — Что с моим платьем сделали! — Пальцы ее пробежали по складкам. — Ладно, идемте вниз.

Мы спускались по широкой лестнице в зал для приемов, и мне пришло в голову, что я, кажется, не так соединил провода. Устанавливать личный контакт начал как будто неплохо, только не с тем человеком.

Мы ели на западной террасе, над вершинами деревьев за лужайками садилось солнце, но еще освещало стену дома над нашими головами.

К этому времени остался лишь один человек, называвший меня «мистер Гудвин», — это была миссис Сперлинг. Меня посадили справа от нее, видимо, чтобы подчеркнуть мою значимость как сына делового партнера ее мужа, председателя правления, и я до сих пор не знал, известно ли ей что-нибудь о моей истинной роли и задачи в ее доме. Сперлинг-младший походил именно на нее — тот же большой рот, — хотя она сильно раздобрела. Своим подразделением она управляла лучше некуда, чувствовалось, что слуги вышколены, живут в доме давно и уходить никуда не собираются.

После обеда мы еще посидели на террасе, а когда стемнело, вернулись в дом, все, кроме Гвен и Рони, они решили прогуляться на лужайке. Уэбстер Кейн и миссис Сперлинг сказали, что хотят послушать сводку новостей или посмотреть телевизор. Меня пригласили на партию в бридж, но я отказался, сказав, что должен обсудить со Сперлингом планы на завтра, как и что снимать, и это было недалеко от истины. Он отвел меня в ту часть дома, которую я еще не видел, в большую комнату с высоким потолком, где вдоль стен по всему периметру ровными рядами тянулись книги, тысячи четыре томов, аппарат, печатающий последние новости с биржи, стол, на котором среди всего прочего громоздились пять телефонов, хозяин позволил мне в четвертый или пятый раз отказаться от предложенной сигары, пригласил сесть и спросил, есть ли у меня какие-нибудь пожелания. Говорил он со мной не как хозяин с гостем, а как большой начальник со своим даже не подчиненным, а только будущим подчиненным. Это правило игры я принял.

— Ваша дочь Медлин знает, кто я такой. Когда-то она видела мою фотографию, судя по всему, у нее хорошая память.

Он кивнул:

— Это есть. И что?

— Надеюсь, она будет держать это при себе, тогда ничего, но на всякий случай ставлю вас в известность. Будете говорить с ней об этом или нет — решайте сами.

— Думаю, этого не требуется. Подумаю, — он нахмурился, но это меня не касалось. — Как у вас с Рони?

— Познакомились, немного пообщались. Он все время занят. Я хотел с вами поговорить не о нем. У вас тут гостевые комнаты запираются на ключ — я это вполне одобряю, — но свой ключ я по рассеянности уронил в бассейн, а набора отмычек у меня с собой нет. Да и когда я лягу спать, хотел бы запереться изнутри, потому что я нервничаю, моя дверь открыта, так что, если у вас есть общий ключ, может, вы мне его дадите?

Реакция у этого человека была отменная. Я еще не закончил, а он уже улыбался. Потом покачал головой:

— Не стоит. Существуют определенные правила… хотя черт с ними, с правилами. Просто он здесь как гость моей дочери, с моего разрешения, и я не хотел бы открывать для вас его дверь. А по какой, собственно, причине…

— Я говорил не о чьей-то двери, а о моей. Ваш намек для меня оскорбителен, и я расскажу о нем моему отцу, а в вашей корпорации ему принадлежит немало акций, и от ваших слов он наверняка тоже будет не в восторге. Что я могу поделать, если у меня не в порядке нервы?

Он было заулыбался, потом решил, что улыбки тут явно недостаточно, откинул голову и залился громким смехом. Я терпеливо ждал. Воздав мне должное, он поднялся, подошел к дверке большого, встроенного в стену сейфа, поколдовал над замком, и дверка распахнулась; он вытянул ящичек, пошарил внутри и извлек оттуда ключ с биркой. Протянул его мне.

— Для пущей безопасности можете пододвинуть кровать прямо к двери, — посоветовал он.

Я взял ключ.

— Спасибо, сэр, наверное, я так и сделаю, — сказал я и вышел.