Второе убийство Сталина
Шрифт:
Ленин всегда отличался отменным здоровьем и, как любой здоровый человек, психологически тяжело переносил болезнь. Можно сказать, что идея самоубийства не оставляла его с самого начала заболевания. Впервые он обратился к ней еще в мае 1922 года. Мария Ульянова вспоминает: «Зимой В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст. обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст.? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности».
А теперь попрошу у читателя терпения и извинения за очень длинную цитату. Мария Ильинична рассказывает, как это было:
«30 мая (1922 г. — Е.П.) Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина… указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно сказал: "Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина" (вот ведь язык без костей! — Е. П.). Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал.
Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они — Бухарин и Сталин — направились… к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, и во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: "Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо". И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызвал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное раньше, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. "Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь".
Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичом и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласия таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет? "Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?" (Чуждый всякой сентиментальности? — Е. П.). Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано».
После второго удара, который случился в декабре, Ленин снова обратился к Сталину с той же просьбой. Сталин снова обещал, и снова обманул. Однажды в гостях у Горького он рассказал об этом:
«— Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия.
"Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать".
— Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал… О просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну конечно, все отвергли его просьбу» [71] .
71
Зелинский К. Одна встреча у Горького // Вопросы литературы. 1991. Май. С. 156.
И действительно, есть записка членам Политбюро, датированная 21 марта 1923 года.
«В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину" о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич "переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", и упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал "согласия Сталина"), я не счел возможным ответить отказом, заявив: "Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". В. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК».
Но сохранилась и еще одна записка, судя по содержанию, первая. Датирована она тем же числом, адресована Зиновьеву и Каменеву. «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в "ужасном" состоянии, с ним припадки, "не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно". Сообщила, что пробовала дать калий, но "не хватило выдержки", ввиду чего требует "поддержки Сталина"». Что, по мнению Крупской, должен был сделать Сталин? Отравить ее мужа, раз у нее не хватает на это сил?
Записку в Политбюро надо правильно понимать. Почему Сталин вдруг пишет в будущем времени: «У меня не хватит на это сил? Я вынужден отказаться от этой миссии». Смысл прост: он заранее категорически отказывается от возможного «партийного поручения» провести эвтаназию. «Не смогу, не буду! — говорит он. — И не пытайтесь заставить». Действительно, обстоятельства были таковы, что Политбюро вполне могло принять решение ускорить смерть Ленина, и Сталин категорически отказывался быть исполнителем. Что оставалось делать Политбюро, как не отказать Ильичу в его просьбе, — ведь иначе «миссию» пришлось бы выполнить кому-то из них, раз «самый жестокий человек в партии» отказывается. Кому? Каменеву? Зиновьеву? Троцкому?
«Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер, но на лице его застыла полуулыбка, точно на маске. Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. А в этот раз оно имело совершенно невыносимый характер», — вспоминал Троцкий. Конечно, тут Сталин промахнулся. Надо было не забыть надеть на лицо похоронное выражение, какое бывает у столоначальника, извещающего о тяжелой болезни директора департамента, — и все было бы в порядке, никто бы не возмутился. Впрочем, тогда Троцкий написал бы о лицемерии — уж как обхаять, он всегда найдет. Казалось бы, записку Сталина Политбюро нельзя понимать двояко — а посмотрите, какой извращенный смысл придал происходящему Троцкий:
«Если у Сталина был замысел помочь работе смерти, то остается вопрос: зачем он сообщил о просьбе Ленина членам Политбюро? Он, во всяком случае, не мог ждать поддержки с их стороны, наоборот, был уверен, что встретит отпор, прежде всего с моей стороны… (Поддержки в чем? Отпор в чем? Да он вообще записку-то читал, или просмотрел бегло между страницами романа? — Е.П.) Поведение Сталина в этом случае кажется загадочным, необъяснимым только на первый взгляд. В тот период Сталин был еще далек от власти. Он мог с основанием опасаться, что впоследствии в теле будет обнаружен яд и что будут искать отравителя. Гораздо осторожнее было при этих условиях сообщить политбюро, что Ленин хочет отравиться. Политбюро решило вопрос о доставке ему яда отрицательно, но Ленин мог получить яд другим путем.