Второпях во тьму
Шрифт:
Отлично понимая, что Луи запрещено пытаться заводить знакомство с новым партнером без моего согласия на развод, Ричи не смог бы удержаться от флирта с ней. Увидев в глазок своей двери мое загримированное лицо, он решил, что я - это Луи. Перед тем как открыть дверь, он немного помедлил. Затем появился в дверном проеме, улыбаясь, с выпирающим из-под халата пузом. И я резко вонзил ему в этот пузырь с кишками острые ножницы. У него не было даже возможности закрыться своими волосатыми ручищами, и ножницы глубоко вошли в его живот.
Простофилям у нас в "Движении" не место. Это все знают. Позже я выяснил, что ему позволили
Как бы то ни было, я гнал Ричи до самого конца прихожей, прошивая его, словно швейная машинка, и заставляя блеять, как овца. Я был в резиновых перчатках для мытья посуды, поскольку понимал, что пластиковых ручки ножниц будут скользить в руках. Воткнул-вытащил, воткнул-вытащил, воткнул-вытащил! А когда он замедлился и, скользив по стене прихожей, ввалился в свою скромную гостиную, я всадил ножницы ему глубоко в шею. Затем закрыл за ним дверь и стал ждать, пока он не перестанет кашлять и хрипеть.
Это был тяжелый, вонючий мерзавец, с заросшей черной козьей щетиной спиной и с широким, мясистым, некогда ухмылявшимся лицом. Мне пришлось разделать его на части, чтобы вынести из квартиры. Невероятно, но когда расчленял в ванной его тушу, он ожил на мгновение, чем напугал меня до полусмерти. Впрочем, прожил он недолго, и я закончил все с помощью садового секатора, который оказался хорош для разделки мяса. Я нашел его на кухне под раковиной.
Мне потребовалось сделать три ходки. Одна - в старый зоопарк, который давно уже нужно было закрыть, где выбросил куски в заросший вольер для казуаров (там обитали три птицы). Другая - к сливной трубе, возле которой дрались чайки. И третья - к домику "Морских скаутов". Туда я отнес голову, которую похоронил рядом с военным мемориалом, чтобы Ричи всегда мог видеть место, где все началось.
Вернувшись домой, я запер Луи на чердаке, поснимал детекторы дыма и, открыв окна, сжег в кухонной раковине всю ее одежду, кроме пары лучших выходных колготок. Прошелся по дому, собирая все ее вещи, и то, что не выбросил в мусорные баки, отдал в благотворительную лавку.
Прежде чем оставить Луи, рычавшую, как дикая кошка, на чердаке среди наших старых рождественских украшений, я сказал ей, что, возможно, увижу ее в нашем новом доме, когда найду его. Спустившись вниз по лестнице, я надел на руку ее часики и прислушался к их быстрому тиканью. Они стучали, как сердце, готовое разорваться. Стоявшие в серванте, маленькие черные воины принялись бить своими деревянными ручками в кожаные барабаны.
Луи продолжала царапать ногтями фанерный люк чердака, когда я вышел из дома с всего одним чемоданом.
(C) The Days of Our Lives by Adam Nevill, 2016
(C) Перевод: Андрей Локтионов
Морской конек
Стены из воды, тягучей как лава, черной как уголь, толкают грузовой корабль вверх на горные склоны, через пенящиеся пики, и с силой швыряют вниз. Судно неуклюже рассекает гигантские, катящиеся волны, оставляя за собой завораживающие галактики из пузырьков воздуха. Эти временные вселенные появляются ненадолго в бескрайней ониксовой воде, и, сформировавшись, затягиваются под корпус, или с шипением приносятся в жертву холодному ночному воздуху.
Огромное стальное судно все рвется вперед. Будто выпивший бродяга, шатаясь, поднимается с колен, прежде чем снова свалиться в грязную канаву. У незнающего покоя корабля нет другого выбора, кроме как снова и снова бросаться на очередную гигантскую волну.
Его освещенные иллюминаторы и квадратные окна утешающе светят посреди темного ревущего океана, простирающегося в бесконечность. Словно напоминая о теплом, гостеприимном доме в зимнюю ночь, огни кабины дополняют два дверных проема, зияющих в задней части надстройки. Мокрая палуба блестит от льющегося из них света.
Все поверхности на борту стальные, и покрашены белой краской. Приваренные друг к другу, металлические кубы надстройки опоясаны желтыми поручнями, помогающими перемещаться по скользкой палубе. Тут и там возвышаются белые лестницы, будто самим своим присутствием вызывающие стук спешащих вверх-вниз ног.
По бокам верхней палубы закреплены небольшие спасательные шлюпки, напоминающие пластиковые бочки. Все они на месте. Иногда какой-нибудь кран выглядывает в море с неуместной беззаботностью, или в ожидании задачи, которая так и не поступает. Антенны, спутниковые тарелки и навигационные мачты над дальним безжизненным мостиком словно трясутся от страха, или размахивают своими опорами, реями и проводами из стороны в сторону, будто отчаянно высматривая что-то в постоянно меняющемся водном ландшафте.
Первый люк трюма был открыт, его огромная стальная дверь подвешена за цепи к крану. Этот большой квадратный участок корпуса заполнен белыми мешками, уложенными друг на друга в тесные колонны. Самые верхние промокли от дождя и морской воды, и потемнели. В освобожденном от мешков центре трюма стоит поцарапанный и помятый металлический контейнер, покрашенный в черный цвет. До своего обнаружения, он, по-видимому, был умышленно спрятан под ярусами мешков. Одна из створок двойных дверей в передней части старого контейнера распахнута.
Где-то на палубе маленький медный колокол издает одинокий, никому не адресованный звук - простая дань традиции, как и тихие гудки громкоговорителей, закрепленных на металлических стенах и мачтах. И хотя при хорошей погоде на этот негромкий, настойчивый звук колокола иногда откликается чайка, сегодня на него отзывался лишь черный, визжащий хаос ветра и бушующих волн.
Между задней рубкой и краном, возвышающимся над открытым люком, есть проход. Безлюдный и сырой, он освещен шестью светильниками в металлических клетях. На стене - красная трафаретная надпись: "МЕСТО СБОРА: СПАСАТЕЛЬНАЯ ШЛЮПКА 2". Шум приточных вентиляторов заполняет проход. Дизельное тепло создает впечатление близости к работающим узлам механизма. Будто в доказательство целеустремленности и жизнеспособности корабля, выхлопная система двигателя гудит, вызывая непрерывную вибрацию по всем поверхностям судна.